Николай Наволочкин - Амурские версты

— Тату! — крикнула девушка Осипу, подбегая к повозке. — Привезли?!

Увидев затянутого в мундир молодого офицера, она смутилась и закрылась широким белым рукавом.

— Ах, Галка, — чуть придержав бег лошадей, стараясь говорить строго, произнес Осип. — Вот я тебя вожжами!

Бричка прокатила мимо девушки, и Яков услышал позади себя ее звонкий смех. Он не удержался, обернулся и увидел стоящую на обочине дороги Галю, которая, все еще улыбаясь, смотрела вслед убегающей повозке.

— Дочка моя, — с нескрываемой гордостью в голосе объяснил Осип и дернул вожжами.

Лошади резво побежали к уже недалекому хутору, и колокольчик под дугой, под стать этой встрече, этому весеннему дню, зазвенел не свое обычное «тень-брень», а что-то веселое, мелодичное, словно в его меди было серебро, а не простое олово.

Ах, Галка, Галка! Что ж ты наделала, Галка, Галя! Приезд Якова домой словно осветился встречей с ней. Все в родном, крытом очеретом, присевшем от старости доме показалось ему радостным. И холодный квас из глиняной запотевшей крынки, которым его попотчевали с дороги, забытые плетеные стулья, и такое же плетеное кресло отца, и печь, разрисованная синими цветами, — все его радовало, вместе с разговорами матери, говорком закипавшего самовара. Даже мать показалась ему не так уж сильно постаревшей, даже болезнь отца не показалась отставному офицеру такой тяжелой, какой была на самом деле.

А Галя, тут как тут, появилась в доме в том же венке из одуванчиков. Она, не пряча улыбки, носила медовое варенье, всякие соленья из погреба и понимала мать с полуслова. И по тому, как мать ей что-нибудь говорила, Яков видел, что дочь кучера Осипа нравится и матери.

В тот день, уже к вечеру, мать повела Якова осматривать хозяйство: сначала дворовые постройки, амбар, конюшню, потом сад с пасекой и омшаником. И тут им все время попадалась Галя, или же слышался ее голос, который Яков узнавал среди всех других.

На следующий день отец попросил вынести кресло в сад и нетвердым шагом, опираясь на палку, сам добрался до него. И там, в тени под яблоней, он сообщил Якову, что нашел ему невесту — дочь соседнего помещика. «Грамотная, — сказал он, тяжело дыша, — играет на клавесине, и приданое за ней большое».

Тогда Яков отнесся к словам отца с любопытством: интересно, какая она, эта еще не виданная им невеста?.

— Обживешься, я чуток поправлюсь и поедем знакомиться, — добавил отец.

И на это Яков согласился, было даже интересно посмотреть, что за девицу готовят ему в жены.

Подошла и мать. Пряча руки за оборки фартука, послушала и, убедившись, что разговор о самом главном, о чем они немало переговорили с хозяином, и уже была договоренность с соседом помещиком, прошел хорошо, предложила:

— Ты, Яшенька, пока, до обеда прошел бы до мельницы, посмотрел. Мы там новый жернов поставили. А на пруду сейчас диво как хорошо. Помнишь наш пруд-то? Да должен помнить. Ты там мальцом раков ловил…

— Пусть скажет Осипу да проедет на бричке, — распорядился отец.

— А зачем на бричке-то, колесной дорогой по пыли, — возразила мать. — Тут через сад да по тропинке, а там через греблю — рукой подать.

— И то верно, — согласился отец, — прогуляется — дело молодое. А дорогу-то найдешь?

— Найдет, — вместо Якова, присматриваясь к сыну, ответила мать. — Я с ним ужо Галю пошлю, — и закричала — Галя! Зайди-ка, девица, в сад!

Галя появилась сразу же, будто ждала, что ее окликнут.

— Вот проведешь молодого барина на мельницу. Да быстро не беги, он на службе набегался.

Говорила мать строго, но по ее глазам Яков понял, что она, как и он, любуется дочерью Осипа. Румяная смуглянка, с нежным овалом лица, она, наверно, еще не знала, что привлекает и радует взгляды, и держала себя с той естественной непосредственностью, которая так нравится взрослому человеку в ребенке.

— Семнадцать годков Гале-то, — будто ее здесь не было, говорила мать. — Девица уж. Расцвела, как та вишня. Балую я ее, на поле редко посылаю. Жалко красоту-то такую под солнышко выставлять. Ну, идите, идите…

Заросшая подорожником тропинка тянулась через сад, огибая яблони, нырнула в густую духоту млевшей от цвета сирени и вышла к лазу через плетень.

Галя шагала впереди, не оборачиваясь, будто шла одна, только раз она подтянула к себе всю в цвету ветку яблони и, то ли случайно, то ли нарочно, отпустила ее так, что та осыпала белыми лепестками Якова. Вскочив на лаз через плетень, Галя наконец оглянулась и неожиданно спросила:

— Барин, а зачем вы сняли мундир?

— Что? — удивился Яков. — Жарко в нем.

— Больно он вам к лицу, — серьезно сказала девушка.

Яков засмеялся, засмеялась и она.

За плетнем начиналось гречишное поле, заполненное пчелиным гудом и жаркой истомой безоблачного дня. И опять Галя легко шла впереди, словно не обращая внимания на спутника. То она вдруг нагибалась, чтобы провести ладонью по розовым соцветиям гречихи, то что-то без слов напевала.

— Галя! — окликнул ее Яков. — У тебя, наверно, уже жених есть?

Галя прыснула, но, обернувшись, остановилась и сказала уже без улыбки:

— Нету, какие у нас в имении женихи? Это вас, барин, невеста ждет, не дождется.

— А ты видела ее?

— Как же, видела…

— Ну, какова она?

— Богатая, значит, хорошая.

— Красивая хоть? На тебя похожа?

— Для вас, бар, — красивая. А на меня что ей походить, я сама по себе.

— Ух ты, Галя, Галя, Галочка! — сказал Яков, глядя девушке в глаза.

Галя отвела взгляд, потупилась и попросила:

— Вы меня, барин, так не называйте.

— Как?

— Галочкой.

— Отчего же?

— Больно любы вы мне, — сказала она, не поднимая глаз. — И плохо мне стало, когда вы так сказали.

— Ну и ты меня барином не зови, а то зарядила: «барин» да «барин».

Галя подняла на него серьезные глаза:

— А как же мне вас звать, если вы барин?

— Зови Яковом…

Галя заулыбалась и сразу возразила:

— Нельзя так. Что ваша матушка-то скажет? Я лучше буду вас звать Яковом Васильевичем.

Ах, Галя-Галочка. Она шла, словно пританцовывая по полю, а на гребле не удержалась и побежала, расставив руки. И опять, как и при первой встрече с ней, Якову показалось, что сейчас она сделает какое-то неуловимое движение и взлетит. Он даже остановился, будто подстерегая это мгновение и любуясь ею. А Галя, добежав до конца гребли, крикнула:

— Что же вы? Скорее!

Потом они сидели на берегу пруда, недалеко от заколоченной до поры водяной мельницы, на ковре из одуванчиков. Галя, опять напевая без слов, плела венок, она примеряла его, нагибаясь к неподвижной воде, чтобы рассмотреть себя в цветочной короне. Закончив венок, она неловко надела его на голову Якову. Он стал поправлять его, сдвинул чуть вперед. Гале это не понравилось, она пододвинула венок по-своему. Руки их встретились и задержались на какое-то малое время, которое обоим казалось головокружительно большим, как сладкое забытье без бега времени.