Николай Наволочкин - Амурские версты

— Эх-ха! — громко вздыхает Леший. — А мне бы, братцы, Дуняшу еще раз увидеть. Мой это малец у нее, мой!

О казачке Дуняше уже немало было переговорено. Степенный Кузьма Михайлу корил, Игнат поддерживал Лешего:

— Да ведь мужик у нее неспособный. А теперь в доме ребенок. Значит, полная семья.

Упрекая Лешего, Кузьма сам думал о вдовой казачке, что осталась в станице Кумарской с двумя ребятишками. Вспоминая ее, Кузьма украдкой от друзей вздыхал. Жил бы рядом, помогал бы, чем мог. Сена накосил бы, дровишек заготовил. А там скоро в бессрочный отпуск. Остался бы в Кумаре.

На следующий день уходили вторая и четвертая роты. Думали отправиться с утра, да не успели. Что-то не было погружено, что-то недоделано на баржах. Наконец к полудню отчалили баржи роты Козловского. Им до первой остановки, места, выбранного для станицы Корсаковой, плыть не так уж далеко, хотя и против течения. Там высадится часть роты, остальные же пойдут за станицу Казакевичеву, в места малоизвестные.

— Где-то там сейчас странствует неугомонный Михаил Иванович Венюков, — сказал, прощаясь, батальонный командир Козловскому. — Встретитесь, поклон ему от меня!

— Обязательно, Яков Васильевич! — заверил поручик.

— А я выберу время, побываю у вас.

— Приезжайте на медвежатину. Там, говорят, медведей уйма!

Прещепенко, как отчалили, приказал Тюменцеву играть плясовую. Игнат уселся на борту и ударил по струнам. Заиграл он забайкальского «Голубца», сам же себе подпевая: «Хай, люли, голубец!..»

На берегу его провожали Кузьма и Михайло.

— Э-гей! Игнат! Найдешь свою милашу, про нас не забывай! — крикнул Леший.

Игнат вскочил на ноги и, вытренькивая «Барыню», пустился в пляс:

Надеялся солдат, крепко надеялся, что встретит, не может он не встретить свою Глашу…

Вскоре появился в Хабаровке и первый купец.

Сначала на большом баркасе с товарами приплыл разговорчивый приказчик. Сам купец где-то отстал в пути. Прослышав, что в амурских станицах ценятся кошки, он на Шилке загрузил трюм одной баржи кошками и котами.

— Кошечки-то на Амуре по рублю! — рассказывал об этом приказчик, притопывая смазанными дегтем яловыми сапогами. — На Шилке мы за пару по пятаку платили, а тут по рублю! Только барыши мы не получили. В верховских станицах хозяин торговать не стал. Там полцены давали. Забайкалье, слышь, близко, вот казачки и скупятся. Сами когда-никогда эту живность привозят. Ну, мы плывем, плывем. А кошка хоть и мала, есть-пить просит. Мяучат они в трюме-то и дохнуть начали. Пристали как-то мы на ночлег, хозяин возьми и прикажи трюм открыть, чтобы проветрить немного да кошек покормить. Открыли, а кошки как хватят, как рванут по сходням! Весь товар в один момент на берег утек! Вона как, господа любезные, приключилось!

Солдаты и офицеры, слушая приказчика, от души смеялись.

— Ну и где теперь твой хозяин? — спросил Коровин.

— Ой, беда! Надавал он подзатыльников своим молодцам, погоревал, погоревал, да обратно на Шилку повернул. За котами, значит. Да и товар, который продали, пополнить. А меня отправил лавку тут у вас ставить. Не знаю, угожу ему или нет, местом-то, где стал. Вашей, значит, Хабаровкой. Тут одно преотличное место попадалось… станица Екатерино-Никольская. Берег высокий — топить не будет. Да я тигров испугался. Как раз перед моим приездом разорвал там тигр часового. А так, бо-ольшая там станица будет, а может, и город.

— Какой же товар ты привез? — поинтересовался капитан Дьяченко.

— Разный товар. Свечи есть, чай кирпичный, сапоги, сухари, крендели, табак, спирт. Ситец имеем, коленкор, дабу, котлы… Все, что душе угодно. Вы тут у туземцев пушниной не разжились?.. Тащите ее сюда, товар в промен найдется!

Поселился приказчик и стал строить лавку за средней горой у небольшой мелкой речушки, которую солдаты прозвали Хабаровкой.

Как не спешил Дьяченко готовить к зиме лагерь, он все же отпускал желающих поработать вечерами у торговца. И к августу на левом фланге Хабаровки, аккурат напротив орлиного гнезда, уже стояла лавка. В срубленном наскоро доме первую половину занимал «магазин», разгороженный надвое прилавком. За ним до потолка тянулись полки с товарами. А на самом прилавке лежали потертые счеты и стояла стеклянная чернильница. Во второй комнате поселился приказчик.

Про лавку узнали гольды не только из стойбища у Хабаровки, но и те, что жили по Уссури. И повезли они к ловкому торговцу пушнину, которую не успели отобрать в прежние набеги маньчжуры. Приказчик похвалялся:

— Соболей я беру по два, самое большое по четыре рубля серебром за хвост. А на ярмарке в Ирбите он идет по двенадцать, пятнадцать, даже по двадцать рубликов. Доволен будет хозяин.

В начале августа приплыл и сам купец. Якову Васильевичу его приезд доставил неожиданную радость…

Сначала на баркас, приставший к берегу возле лавки, не обратили особенного внимания. По Амуру теперь часто проплывали переселенцы, курьеры. Наведывались при нужде в Хабаровку на лодках казаки из Казакевичевой, солдаты из роты Козловского, строившие соседнюю станицу Корсакову. В самом конце июля прошел из Благовещенска, не остановившись в Хабаровке, пароход «Амур». Так что прибытие еще одного баркаса не вызвало интереса. Однако, когда от баркаса отделилась лодка и направилась к лагерю, часовой удивленно присвистнул. Удивился он тому, что в лодке сидела женщина, а рядом с ней нетерпеливо привставал мальчишка.

Доложив о необычных пассажирах капитану и передав ему подзорную трубу, часовой заметил:

— Видать, из благородных дама-то. В шляпке. И платье на ней непростое. Такое я только в Шилкинском заводе видел…

Яков Васильевич поднес к глазам трубу, подвернул окуляр и разглядел сначала широкую спину гребца. Потом, над этой спиной в холстяной рубахе, приподнялось удивительно знакомое мальчишеское лицо.

— Володька! — чуть не вскрикнул капитан, узнав сына.

А в окуляре уже покачивалось родное лицо жены Фимы.

Капитан сунул трубу часовому и, к его великому удивлению, тут же закричал, замахал руками:

— Володя! Фима!

Володя вскочил с сиденья, но его одернул державшийся за борт одной рукой незнакомый капитану человек; лодка же огибала утес с его клокочущим течением.

Сбежав на берег, капитан шагнул в воду, подхватил нос лодки и вытянул ее на песок. Володя, не находивший до этого себе места, вдруг засмущался. Он хотел было броситься отцу на шею, но смешался, как и тогда, в Иркутске.

— Ну, давай, сын, сходи! Конец твоему путешествию. — Дьяченко протянул руку.

Потом он, не стесняясь солдат, подхватил на руки жену и перенес ее на берег. Следом соскочил сопровождавший их человек, оказавшийся владельцем построенной уже в Хабаровке лавки.