Вера Крыжановская - Бенедиктинское аббатство

— Кто этот Эйленгоф? Где он? — вдруг закричал я. — Всюду я наталкиваюсь на это имя! Мауффен упоминает его, Годлива также, теперь говорите вы! Я хочу все знать.

Мать Варвара, точно пришибленная, опустила голову.

— Он… — начала она. — Но ты должен сохранить мою тайну! Он — приор вашего аббатства, только он…

Она смолкла, а за противоположной стеной послышался легкий шорох. Я обернулся, и в ту же минуту дверь, о существовании которой я не подозревал, отворилась, а на пороге появилась высокая фигура самого приора.

— Как вы сказали, мать Варвара? — сказал он насмешливо, притворяя дверь. — Мне послышалось, что вы говорите о бароне Эйленгофе, состоящем будто бы приором аббатства? Вы рассказываете какие-то чудеса, и я полагаю, что одиночество помутило ваш разум. С чего вы взяли, что барон Эйленгоф приор? Я припоминаю, что аббатом этого монастыря состоит его брат, уважаемый человек, а не такой проходимец, как он. Итак, брат Санктус, вы нашли мать? Очень удачно вышло, что пылкое сердце матери Варвары внушило ей в молодости такие остроумные мысли!

Я слушал его, онемев от удивления; неужели у этого человека было двойное зрение, что он появлялся всегда там, где это было ему полезно?

— Пойдемте, мать Варвара, — продолжал приор. — Встаньте и следуйте за мной, это место недостойно вас.

Он отворил дверь, в которую вошел.

— Идите наверх, сударыня, — сказал он колебавшейся аббатисе, показывая ей узкую витую лестницу. — Мы идем за вами. Идем, Санктус.

Мы молча поднимались по бесконечной лестнице. Наконец приор остановился, нажал пружину, отворилась маленькая дверь, и мы вступили в коридор, в конце которого виднелся слабый свет. Я узнал один из коридоров аббатства. Лестница кончилась в нише, где стояла статуя Святой Девы.

— Идите, сударыня, вы свободны.

Мать Варвара, бросилась вперед, даже не поблагодарив его.

— Что вы сделали? — спросил я в изумлении. — Вы вернули свободу, ее выпустят, но что скажут братья?

Приор, запиравший потайную дверь, повернулся ко мне; под капюшоном глаза его блестели, как у кошки.

— Милый мой, вы слишком просты. У этой женщины чересчур опасный язык, но я не допущу убить аббатису, помазанницу Божию! Там, — он указал, посмеиваясь, на коридоры, — ее очень хорошо примут. Сегодня — ночь святого Франциска, и женщина, попадающая в эту ночь и даже во всякую другую в среду нескольких сот братьев, не выходит живою из их рук. Поняли ли вы меня?

Я вздрогнул, отшатнулся и закрыл лицо рукою. Да, я понял, человек этот — сам дьявол.

Когда я открыл лицо, приора уже не было. Я прислонился к стене, стараясь привести в порядок мысли. Она, мать Варвара — моя мать. Но это открытие доказывало, что у меня нет более врагов; я не имел никакого права мстить герцогу и трактирщице Берте, а отец мой рыцарь Теобальд. При этой мысли в сердце моем промелькнуло чувство радости и сыновней любви. Но она, моя мать, какие страшные тайны должна она знать для того, чтобы приор, этот человек-сфинкс, обрек ее на такую отвратительную смерть.

Я знал, что такое эта ночь Франциска, когда братья предавались самым ужасным оргиям, не отдавая никому отчета; в такое время они были совершенно свободны в своих действиях.

Сердце мое сильно стучало. Не отдавая себе отчета и словно пьяный, я опять спустился в подземелье и бросился в пустую темницу, еще освещенную факелом. Точно сам приговоренный к казни, я опустился на скамью и, склонясь пылавшей головой на холодный каменный стол, впал в оцепенение, подобное обмороку.

Не знаю, сколько времени пробыл я в таком состоянии, но сильный удар в дверь привел меня в чувство. Я машинально поднялся и отворил.

Стремительно вошел ко мне Эдгар и взглянул на меня с удивлением и тревогой.

— Энгельберт, — проговорил он, потрясая мою руку, — ради Бога, скажи, что случилось и где аббатиса? — прибавил он, окинув взором пустую тюрьму.

— Терпение, друг, — ответил я, садясь. — Я все расскажу тебе; дай мне только немного придти в себя.

Бенедиктус сел около меня, и, собравшись с мыслями, я рассказал ему все.

— Ах, — воскликнул он, — но ведь это ужасно! Кто же эта таинственная личность, которая, кажется, все знает, везде присутствует и всем управляет?

Я ничего не ответил, слишком утомленный, чтобы разговаривать дальше. Бенедиктус заметил это и проводил меня в мою келью, где заставил выпить чашу вина и съесть кусок дичи. Поужинав, я лег и заснул укрепляющим сном.

На другой день Бенедиктус сообщил мне о смерти аббатисы, но не передал никаких подробностей.

Мрачный и взволнованный, спустился я в лабораторию, намереваясь непрерывной работой восстановить нарушенное душевное равновесие.

Несколько недель спустя после описанных событий, Бенедиктус известил меня о бывшем у него с приором разговоре величайшей важности. Осторожно, понемножку, он прозондировал его; не встретив, однако, ни малейшего негодования, он стал смелее и открыто попытался подкупить его. Приор, хотя, по-видимому, и поддавался соблазну, все-таки еще колебался, но Бенедиктус считал себя близким к цели.

В это время я часто встречал в аббатстве отвратительного монаха, с жестоким выражением в глазах; он много беседовал с Бенедиктусом и казался очень близким приору, рекомендовавшему его моему другу. Как будто, даже я видел уже где-то эту гадкую личность, но где, не мог вспомнить.

Однажды вечером Бенедиктус сказал мне:

— Пойдем со мной к приору. Надеюсь, что разговор будет решительный.

Он спрятал под рясой тяжелую шкатулку с золотом, и мы направились в ту комнату, где происходило мое первое свидание с приором, когда я объявил ему о реабилитации Эдгара.

На этот раз наш достойный приор сидел перед столом, заваленном листами пергамента, которые он рассматривал при свете стоявшей около него лампы; на скамейке сидел на корточках карлик, подпирая обеими руками заостренный подбородок. Эдгар поставил шкатулку на стол и открыл ее.

— Это для вас, — заговорил он, — если будете говорить, и вторую, такую же, я дам в тот день, когда вы исчезнете. А теперь решайтесь: имя главы, его имя! Имя его! — взволнованно повторял Эдгар.

Приор вперил алчный взор в золото, из которого, при свете лампы, искрился красноватый отблеск.

— Имя его… — он остановился, а мы сидели, затаив дыхание, — имя его граф Лотарь фон Рабенау, — тихо проговорил приор.

— А! — воскликнул я, ударив себя по лбу. Теперь я узнал, где видел этот огненный взор, слышал этот чарующий голос.

— Он… он! — повторял Бенедиктус, с горящими глазами. — Светский человек, не имеющий никаких монашеских прав. Увидим, останется ли он здесь приором.

В эту минуту раздался крикливый, неприятный, как у попугая, голос карлика.