Вера Крыжановская - Бенедиктинское аббатство

Неутомимый ученый сидел в большом кресле у заваленного инструментами стола, перед которым он всегда работал, и погружен был в глубокую дремоту. Он дошел до предела своей жизни; непосильный труд, едкий и удушливый воздух сокрушили его здоровье и понемногу истощили жизненный флюид, восстановляющий организм и дающий ему новые силы.

Астральное тело отрывалось от каждой поры, порывая светлые нити, которые соединяли его с материей.

Мысль умиравшего работала с трудом, но все же он чувствовал странную, совершавшуюся перемену, и беспокойство охватило его. Он звал своих былых друзей, так как всей душой верил в существование жизни за гробом. И мы окружили его, быстро перерезая земные узы. Оставались только нить мозга и сердца.

— Учитель, приди, — прошептали слабевшие уста Бернгарда. Одним электрическим ударом я быстро обрезал мозговую артерию; мысль тотчас остановилась, и страдания прекратились. Это — момент, когда наступает помрачение рассудка и тем облегчает последний и самый трудный разрыв сердечной нити. Таким образом, можно жить некоторое время, когда уже обрезана мозговая нить, но сердечная пока еще функционирует.

Видя, что смутное состояние уже охватило нашего друга Бернгарда и что его астральное тело отделяется с быстротой мысли, мы вознеслись мысленно туда, где витал покровитель нашей группы, один имеющий право перерезать главную артерию, соединяющую дух с материей. Он один имеет на это право, потому что несовершенные духи могли бы употребить эту власть во зло и преждевременно воспользоваться ею ради мести.

Свет, ярче молнии, точно огненный сноп, коснулся этой последней связи с телом и с легким треском перерезал ее. Тело задрожало еще под давлением быстро проникавшего флюида разложения, который, победоносно, точно разлившаяся лава, охватывал все клетки, покинутые жизненным флюидом.

Бернгард ошеломлен был при виде того, что его земные грезы оказались действительностью. Он ощупывал себя, прикасался к нам, говорил с нами языком своей мысли, видел, что его понимают, и трудолюбивая душа его охвачена была счастьем, что она не обращена в ничто и не поглощена бездной. Будущее представляется ему лучезарным, полным бесконечной деятельности и открытий, которых он добивался на земле, но нашел в мире духов, и которые он надеялся сделать в лучших светлых сферах, чуждых страстей.

Вместе с этим верным спутником в течение стольких веков, мы поднялись в пространство.

— Иди в аббатство, — сказал мне голос моего руководителя. — Будь при земной смерти патера Бенедиктуса.

Невольно спрашивал я себя, почему такой молодой, еще полный сил, должен он покинуть свое дело?

— Уже более десяти лет прошло со дня твоей смерти. Бенедиктусу пошел сорокой год, — ответил мой покровитель.

Я вздрогнул. Уже десять лет я блуждал без отдыха, видя и чувствуя все, но не считая часов!..

Стараясь побороть недружелюбное чувство к нему, я спустился в столь знакомую мне комнату приора. Он сидел у стола, нагнувшись над пергаментом; брови его были нахмурены, и преждевременные морщины бороздили лоб. Он высчитывал монастырские доходы и соображал, нельзя ли сократить значительные пособия, которые находил излишними; тем не менее, он все возвращался к посланию, полученному утром из Рима, от одного из его друзей кардиналов. Кардинал этот сообщал, что папа, находя его аббатство слишком обширным и богатым, предполагал разделить состояние его и общину, образовав два монастыря. Мысль эта собрала глубокие морщины на лбу Бенедиктуса, и его мрачные синие глаза блеснули гневом.

— Никогда, — прошептал он, — я не потерплю этого. Разделить это огромное богатство, на половину обезлюдить обширную обитель, чтобы набить ее нищими и богомольцами? Пока я жив, этого не будет!

Он облокотился на стол, и в голове его созрела решимость ускорить исполнение гигантского, бывшего целью его жизни плана, который должен дать ему тиару и который основывался на смерти папы.

— Пусть он умрет, — шептал он со зловещей улыбкой.

Схватив перо, Бенедиктус набросал ответ сообщнику кардиналу, излагая свой проект. Он не знал, что кардинал этот уже предал его и что присланный документ был его смертельным приговором…

Была уже глубокая ночь, когда он встал, усталый, и, отирая вспотевший лоб, сделал несколько шагов по комнате. Затем он улегся в постель и заснул. Дух его отделялся с той легкостью, какая бывает только во сне, и, в тот момент, когда во мне закипела ярость, при воспоминании о его предательстве, точно завеса упала, и мои просветлевшие глаза в духе Бенедиктуса узнали Велледу, мою подругу из Помпеи.

Воспоминание о цирке, темнице и ее трагической смерти восстали передо мною и мгновенно успокоили меня. Приняв снова вид Астортоса, я сказал:

— Это меня ты предала и заместила?

Изумленный и пристыженный дух отшатнулся; но воспоминания о прошлом, когда мы были друзьями, заслонили нашу вражду, и дух Велледы сказал мне:

— Прости мне, Астартос. Зачем ты стоял во главе? Я не тебя хотела устранить, а я добивалась твоего места. Ты знаешь мою пылкую душу, жаждущую власти. Но ты все тот же, мой добрый Астартос; ты не можешь сердиться на меня, и я готова признать, что гонялась за призраками…

Гнев мой прошел, и мы беседовали, как в прежнее время в Помпее, в лавке, которая вставала перед нами с ее огромными глиняными сосудами, маленькой лестницей и деревянными скамьями. Эти мирные воспоминания произвели действие бальзама на наши сердца, которые волновали столько мятежных чувств, жажда власти, алчность, интриги.

— Ты умрешь, Велледа, потому что не должна была препятствовать решениям папы, который будет еще жить по причинам, безразличным для тебя.

Одну минуту Велледа казалась испуганной, но ее энергичная душа воспрянула.

— Да здравствует свобода, — сказала она. — Келья была слишком тесна для меня. Я жаждала власти, но аббатство оказалось душной тюрьмой, и я стремилась к престолу Святого Петра. Я знаю свою слабость, я ненасытна и мне лучше уйти. Но, бедный Санктус, он останется один!

Дух окончательно отделился от тела, и наш покровитель без всяческих страданий обрезал сердечную нить. Уснувшее тело нечувствительно было предано смерти. Смутное состояние духа продолжалось не более минуты.

— Велледа, — сказал я ей, — если бы ты не была старой знакомой из Помпеи, то поплатилась бы за отнятые у меня жизнь и положение. Поэтому я остаюсь твоим кредитором.

— Я заплачу мой долг, если смогу, — ответила Велледа. — Только прошу тебя, Астартос, не искушай меня на почве власти!

Мы расстались, а я нагнал в открытом море прекрасное судно, которое несло Розалинду по голубым волнам Адриатики, где она и должна была погибнуть. Но, прежде описания обстоятельств ее смерти, я должен рассказать несколько сцен, предшествовавших ее отъезду.