Иван Вазов - Под игом

— Ничего, ничего… до свидания. И не забудь: завтра отправляемся на Силистра-Йолу.

— Опять? Да что это ты все кутежи затеваешь, душа моя?

— Завтра увидимся, до свидания! — И доктор выбежал. Вернувшись домой, он написал женским почерком следующую записку, адресованную Мердевенджиеву:

«Благодарю. Не нахожу удобным ответить письмом. Жду Вас вечером в саду бабушки Якимчи. Калитка будет открыта. Ах! Ах!

Известная Вам…

28 сентября 1875 года».

Певчий явился на любовное свидание в назначенное время. Но вместо Рады его встретила страшным ревом Клеопатра, которую Соколов привязал в темном углу сада, примыкавшего к его дому.

Так называлась расположенная на берегу монастырской реки красивая лужайка, опушенная ветвистыми вербами, высокими вязами и ореховыми деревьями. Уже настала осень, но этот прелестный тенистый уголок, словно остров нимфы Калипсо, [39] Нимфа Калипсо — по древнегреческим преданиям, была владетельницей сказочного острова Огигии, где она в течение нескольких лет удерживала своими чарами полюбившегося ей Улисса (Одиссея), мечтая стать его женою. — царство вечной весны, — был еще свеж и зелен. К северу от этой чудесной лужайки сквозь пышные ветви деревьев виднелись две вершины горной цепи Стара-планина: Кривины и Остробырдо. Между ними пролегало ущелье с крутыми скалистыми склонами, на дне которого шумела река. Лесной прохладный ветерок нежно шевелил листву, донося сюда благоухание гор и глухой рокот водопадов. По ту сторону реки вздымались высокие белые обрывы, изрезанные и изрытые потоками дождевой воды. Солнце подходило к зениту, и его лучи, пронизывая листву, осыпали лужайку золотым дождем трепещущих зайчиков. Чудесной прохладой и очарованием веяло от этого поэтического уголка, носившего такое прозаическое и неподходящее название — «Путь к Силистре». Ведь никакая торная дорога — ни силистрийская, ни какая-нибудь другая — не проходила через эту уединенную лужайку, так уютно притаившуюся в отрогах неприступной здесь Стара-планины. Но название лужайки объяснялось не ее местоположением, а другим обстоятельством, так сказать, историческим. Уединенность этой лужайки, ее прелесть и прохлада давно сделали ее излюбленным местом для пикников, пирушек и кутежей. В этой бяло-черковской Капуе [40] Капуя — город в Италии. Древняя Капуя славилась роскошью и изнеженностью своих жителей. разорялись многие мелкие торговцы, моты и кутилы, а разорившись, уходили наживаться в Силистрийский уезд — дикий край изобилия, где все они легко находили себе дело и заработок, а иные даже богатели. Удача первых «искателей сокровищ» из Бяла-Черквы привлекла и других в эту обетованную землю — на силистрийскую низменность.

Вот почему в Силистре и окружавших ее деревнях теперь проживало множество выходцев из Бяла-Черквы; в этих новых местах они стали «пионерами цивилизации», — помимо всего прочего, они дали этому краю человек десять священников и двадцать два учителя. Итак, для бяло-черковцев самая прямая дорога в Силистру пролегала здесь.

Хотя Силистра-Йолу сыграла роковую роль в судьбах многих людей, но слава ее не меркла по сей день и привлекала охотников кутить и пировать. А их было много. Чужеземное иго, при всех своих дурных сторонах, имеет и одно достоинство: делает народы веселыми. Там, где арена политической и духовной деятельности заперта на ключ, где ничто не возбуждает жажды быстрого обогащения, а честолюбивым натурам негде развернуться, — там общество растрачивает свои силы на узко местные распри и личные ссоры, а утешения и развлечения ищет и находит в мелких жизненных благах. Кувшин вина, выпитый в прохладной тени верб близ шумливой кристально чистой реки, помогает забыть о рабстве; кусок мяса, тушеного с алыми помидорами, ароматной петрушкой и забористым перцем, съеденный на траве под нависшими над головой ветвями, сквозь которые синеет высокое небо, делает жизнь царской, а если еще захватить с собой скрипачей, покажется, будто все это — верх земного блаженства. Чтобы хоть как-нибудь мириться с жизнью, порабощенные народы создают свою философию. Безвыходно запутавшийся человек пускает себе пулю в лоб или лезет в петлю. Но ни один порабощенный народ, как ни безнадежно его положение, не кончает с собой. Он ест, пьет и рожает детей. Он веселится. Вспомните народную поэзию, в которой так ярко отражены народная душа, жизнь и мировоззрение простого человека. В этой поэзии тяжкие муки, длинные цепи, темные темницы и гнойные раны перемежаются с жирными жареными барашками, красным пенистым вином, крепкой водкой, шумными свадьбами, веселыми хороводами, зелеными лесами и густой тенью; и все это претворилось в целое море песен.

Когда Соколов и Огнянов пришли на Силистра-Йолу, там уже было шумно от криков веселой компании. Среди других пировали Николай Недкович, развитой и просвещенный юноша; Кандов, студент одного русского университета, приехавший сюда поправить здоровье, человек начитанный, крайне левых убеждений, увлекающийся социализмом; господин Фратю; учитель Франгов — горячая голова; Попов — восторженный патриот; поп Димчо, тоже патриот, но пьяница, и Колчо-слепец. Колчо, молодой человек невысокого роста, с испитым, страдальческим и одухотворенным лицом, был совершенно слеп. Он прекрасно играл на флейте, с которой бродил по всей Болгарии, был остроумным рассказчиком, шутником и непременным участником всех веселых сборищ.

На пестрой скатерти, разостланной по траве, уже лежала еда. Две больших бутыли, одна с белым, другая с красным вином, охлаждались в мельничной запруде, примыкавшей к лужайке. Музыканты-цыгане играли на гадулках, громко распевая турецкие песни. Один кларнет и два бубна с жестяными колокольчиками дополняли этот шумный оркестр. Обед проходил очень весело. Тосты следовали один за другим и, по тогдашним обычаям, произносились сидя.

Первый тост предложил Илийчо Любопытный:

— Будьте здоровы, друзья! Кто чего хочет, подай ему, боже; кто нам зла желает, того бог накажет, кто нас ненавидит, пусть добра не видит!

Все громко чокнулись.

— Да здравствует честная компания! — крикнул Франтов.

— Я пью за Силистра-Йолу и ее завсегдатаев! — провозгласил поп Димчо.

Попов поднял стакан и крикнул:

— Братья, пью за балканского льва! [41] Балканский лев — лев, как деталь болгарского герба, служил символом болгарской государственности.

Оркестр, делавший передышку, заиграл опять и прервал тосты; однако господин Фратю, еще не успевший произнести своего тоста, махнул музыкантам, чтобы они умолкли, встал, осмотрелся и, подняв стакан, восторженно крикнул: