Елена Ржевская - Берлин, май 1945

В растворенных окнах, облокотясь о вышитые подушки, положенные на подоконники, горожане встречают вечер. Сменились эпохи, поколения, но все как встарь и как в то лето, когда мы были победителями. Тогда в эти часы вечернего покоя по улице возвращалась с работ колонна немцев-военнопленных.

Теперь же со зловещим ревом, со смертельным рыком и скрежетом на поворотах врезаясь в город, мчались с футбольного матча мотоциклы, взламывая тишину, неподвижность и задумчивость ушедших веков.

Осенью 1945 года, демобилизовавшись, я уезжала домой. Уже не дымили больше наши солдатские кухни на улицах Берлина. Рядом с девушкой-регулировщицей стоял на перекрестках огромный немецкий полицейский в белом балахоне.

Двадцать дней развевалось над рейхстагом водруженное под огнем знамя, а затем как драгоценная реликвия было отправлено в Москву.

Солнце пригревало развалины… Если прислушаться, сыплется каменная труха. Руины.

Граждане Берлина расчищали улицу за улицей. В развалинах, как вздох облегчения, слышалась одна и та же фраза: «Гитлер капут».

Покончено с Гитлером. Больше нельзя жить по-старому. Надо искать новые пути. Труднее всего немецкой молодежи. Что она знала? «Хайль фюрер!» да стихи в школьной хрестоматии: «Гей, француз, тебе злой утренний привет! Вы там должны умереть, чтобы мы могли жить». Да нацистскую «конфирмацию» — когда родился Гитлер и его родители. Да «Майн кампф» — подарок новобрачным. И солдатскую каску на голову. И с нацистским молодежным гимном — сокрушать мир:

Теперь им предстояло опомниться, содрогнуться, искать и все открывать для себя заново.

С каждым днем все больше народа на улицах города. И тут кое-где уже работали театры, и народ валил смотреть наспех срепетированную безделушку, лишь бы пьеса без Гитлера, без войны. Расходясь, тоже напевали песенку из спектакля.

А новые слова, новые песни, новые представления еще только-только рождались. И рядом с привычным: «Mein Friseur ist und bleibt Otto Bauer» [49] «Моим парикмахером был и останется Отто Бауэр». — приколачивали новый плакат: «Wer Deutschland liebt, muß den Faschismus hassen» [50] «Кто любит Германию, должен ненавидеть фашизм». .

Спустя много лет я приехала в Берлин. Стоял октябрь. На улице Унтер ден Линден хрустели под ногами листья. Пустовали на аллее садовые стульчики и широкие скамьи без спинок. Уцелевшие старые или на старинный лад вновь налаженные четырехгранные фонари на невысоких столбиках уютно сопутствовали деревьям. Западный конец этой недолгой липовой аллеи обрамлен низким бетонным парапетом — здесь край земли и как бы видовая площадка заодно. Ты стоишь здесь перед Бранденбургскими воротами, отделенный от них лишь маленькой и недоступной Парижской площадью, попавшей за шлагбаум в приграничную зону, — перед воротами воинской славы, сооруженными по образцу афинских Пропилеев в конце XVIII века. Цела наверху над воротами богиня Победы — Виктория, влекомая квадригой, стройная, медная и юная, с размашистой биографией за плечами. Некогда ее, вместе с колесницей и четырьмя конями, увез отсюда Наполеон, но через семь лет она была водворена на место немецким полководцем Блюхером. Сейчас ей вручен трехцветный флаг с эмблемой — молот и циркуль.

Чуть правее за воротами, за границей, на той стороне, развевается такой же флаг, без эмблемы, над зданием, лишившимся при перестройке купола, отчего не сразу можно признать в нем тот самый рейхстаг, над которым взвилось в мае красное знамя Победы.

Сквозь ворота виднеется вдали, в глубине пустынной аллеи, — Siegessäule, колонна победы, вознесшая на шестьдесят метров ввысь бронзовое изваяние скульптора Драке — еще одну Викторию — богиню счастливой победы 1871 года над Францией, принесшей пятимиллиардную контрибуцию, на которую бурно отстраивался и рос Берлин.

Она отчетливо видна в ясную погоду, в плохую — прочерчивается карандашом на пасмурном, листе; иногда ее поглощает туман. Всякий вечер далеко за монументом вспыхивает лента огней на огромном прямоугольнике современного здания.

Перед Бранденбургскими воротами налево уходит с Унтер ден Линден улица, называвшаяся Вильгельм-штрассе, — это крайняя улица Восточного Берлина. Сюда в дни нацистских празднеств сворачивали с Унтер ден Линден марширующие колонны, чтобы с факелами пронести свою готовность на всё под балконом фюрера.

Нет больше ни того балкона, ни здания новой имперской канцелярии, выстроенной поспешно по распоряжению захватившего власть Гитлера, с тем чтобы внушительностью своих размеров, анфиладой залов она служила престижу узурпатора. Нет и смыкавшейся с нею старой имперской канцелярии, или, иначе, дворца старого Гинденбурга — президента Германии, отдавшего власть Гитлеру. Вся резиденция рейхсканцлера Гитлера — штаб злодеяний, убийств — окончательно снесена немцами лет десять назад. Чтобы не возбуждала, как говорили мне здесь, ни туристский, ни иной интерес.

Обломки здания, щебенка, мусор образовали холм, забросанный сверху землей и поросший травой. Странный зеленый холм, оцепленный решетчатым железным заборчиком пограничной службы.

Иногда торопливый туристский автобус приостановится тут, гид укажет рукой: последнее пристанище Гитлера — зеленый пустырь и загадочный, едва ли не романтический, зеленый холм, под которым вместе с массивной рейхсканцелярией погребены и тот невзрачный запасный выход из последнего бункера фюрера, в который его загнало возмездие, и та воронка, засыпанная кое-как, выразительно передававшие смысл и дух событий. Пожалуй, они были бы здесь уместней. История — великий режиссер, ее мизансцены править — только портить.

Я брожу по бывшей Вильгельмштрассе. Здесь нерв воспоминаний.

Здесь, вблизи угла, образуемого Вильгельмштрассе и Фоссштрассе, прежде заполненного массивной имперской канцелярией, находится площадь Эрнста Тельмана, называвшаяся раньше Вильгельмплац. К этой площади рвались штурмовые отряды нашей армии для последнего боя. И 30 апреля, когда здесь еще гремел бой, метрах в пятистах отсюда, за Бранденбургскими воротами, над рейхстагом уже полоскался красный флаг, и командующий 5-й ударной армией генерал-полковник Берзарин, назначенный комендантом Берлина, уже отдал свой приказ № 1.

«Сего числа я назначен начальником гарнизона и комендантом города Берлина. Вся административная и политическая власть по уполномочию командования Красной Армии переходит в мои руки».

По другую сторону улицы — здание, где прежде помещалось министерство пропаганды Геббельса. Там или, быть может, в находившемся перед его фасадом особняке, позже уничтоженном бомбой (на его месте теперь перепаханный квадрат, засаженный деревцами на подпорках и низкими подстриженными елями), Геббельс в ночь на 22 июня лихорадочно дожидался начала войны.