Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Роман — дилогия

Но суровой зимой луга заметет жестким снегом резвая метель, похоронит до самого ледохода. В ледоход вскроется Аксай, неприметная в летние времена с виду река хлестанет через левый свой берег и пойдет гулять на всю мощь, словно развеселившийся парубок на доброй свадьбе. Ветер будет гнать тяжелые, свинцово-темные водяные валы, совсем как пастух гонит огромное стадо. И надолго исчезнет под холодной водой ровное пространство луга. Лишь кустики чакана, зябнувшие на ветру, будут торчать из ледяной воды, сиротливо покачиваясь. А весною, когда яркое солнце начнет светить над разливом, то тут, то там обнажая на мелководье островки размытой земли, на успокоившемся от будоражащих ветров Аксае появятся десятки лодок — и рыбацких, и просто прогулочных. И даже какая-нибудь яхта гордо проплывет мимо них под парусами.

Если весна дружная, то уже в конце апреля снова освободятся от воды луга и вскоре же покроются веселой зеленой краской, словно какой-то невидимка-маляр выкрасил их всего за одну ночь в этот цвет. Нет, все-таки очень метко назвали донские казаки такие луга займищем. Вода приходит сюда лишь затем, чтобы отобрать у людей луга на время разлива, а потом уходит, оставляя на целый год огородникам, бахчевникам, рыболовам, да и охотникам.

Александр Сергеевич и Надежда Яковлевна как зачарованные смотрели в распахнутую даль займища.

— Гляди, Саша, как это великолепно, — сказала она.

— «Великолепно», — поморщился муж. — Милая Наденька, ну когда я отучу тебя от этих избитых слов.

— Что поделаешь, я не лирический тенор, претендовавший в свое время на сцену Мариинского театра, а всего-навсего дочь каменщика, да и безбожница к тому же убежденная, — уколола она. — А ты все-таки сын купца. Хоть и захудалого, но купца, выразителя идей класса угнетателей и поработителей.

Александр Сергеевич весело рассмеялся:

— Да уж и поработитель был мой папаша! В последние годы свои только что с протянутой рукой не ходил по Новочеркасску. Если на то пошло, твой батюшка Яков Федорович имел более веские основания в лишенцы попасть, если бы был сейчас жив. Все-таки собор строил… место отправления культа. А сейчас их повсюду взрывают и поют при этом: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем»… Ты бы тоже, наверное, под собор динамит подложила бы, раз нашего Веньку крестить отказалась.

Надежда Яковлевна задумалась и грустно покачала головой:

— Но позволь, Саша, не путай божий дар с яичницей. Я бы попов всех постригла и отправила в Александро-Грушевск уголек добывать. А собор ни в коем случае не взрывала бы, потому что не мыслю без него нашего милого Новочеркасска. Ведь это же какой архитектурный памятник!

— А я не мыслю себе собора без колокольного звона, — вызывающе возразил Александр Сергеевич. — А большевики, ходят слухи, скоро и колокольный звон запретят как религиозную агитацию.

Надежда Яковлевна усмехнулась, глаза ее потемнели:

— Никак не могу тебя понять, Саша. Брат твой Павел всю гражданскую за красных отвоевал. И с Деникиным, и с Врангелем дрался, раны и боевые ордена заслужил, а ты ежечасно готов на большевиков роптать.

Александр Сергеевич закашлялся и развел руками, будто заранее прощал в завязавшемся споре свою жену.

— Милая Надюша, брат мой — личность огромного мужества и человеческой честности. Но, понимаешь, в чем дело… Есть творец идеи, ее автор или создатель, а есть раб идеи, берущий все на веру. Мой брат Павлик всегда верил в воздушные замки, в незамедлительность мировой революции, а теперь бесповоротно верит в то, что мы вот-вот догоним и перегоним капиталистические страны. Как же мы их перегоним, если только-только оправились от разрухи и голода и перестали делить одну краюху хлеба на десять персон? Не столь уж просто эту задачу выполнить. Пока мы приблизимся к этой цели, капиталистический мир двинется дальше. И попробуй его догнать. Из последних сил догонишь, за бобровый воротник схватишь, а он тебе скажет: «Ну что? Догнал? А теперь посмотри на себя. Пока ты меня догонял, ты все с себя сбросил и в одних портках остался. А я как был в роскошной дохе, так в ней и продолжаю шествовать, и в руках моих по-прежнему палка с серебряным набалдашником, а из уст шустовским коньяком попахивает». Вот тебе и оно, Надюшенька. Лучше скажи, что у тебя на обед будет, искусница моя дорогая.

— Да ничего особенного, — думая о чем-то своем, рассеянно ответила жена. — Куриный суп с фрикадельками, жаркое из телятины, сула под маринадом. Я не уверена, что тобою описанный буржуй всегда так питается.

— О! — восторженно воскликнул Александр Сергеевич. — Вот так ничего особенного. Ведь это же царский обед!..

Потом она открыла верхний ящик комода, где теперь хранились у них деньги, золотые вещи и документы, достала оттуда свидетельство о покупке дома и в который уже раз пробежала глазами почти наизусть заученный текст. Довольная улыбка тронула ее губы, и, как всегда, на щеках появились ямочки.

— Смотри, Саша, а ведь я теперь домовладелица.

— А вот подожди, подожди, — стал ее стращать Александр Сергеевич, — вот занесут меня за это рано или поздно в списки лишенцев, из техникума выпрут, буду тогда на биржу труда ежедневно ходить в поисках заработка.

— Да какой же ты лишенец, — расхохоталась она. — Ты вовсе не лишенец, Саша, а подлинный труженик. — И, назидательно подняв указательный палец, отчеканила: — Лишенцем считается тот, кто живет на нетрудовые доходы, получаемые от эксплуатации человеческого труда, кто принадлежит к враждебным нашему строю антагонистическим классам. А у нас в обществе класса лишь два: рабочих и крестьян.

— А интеллигенция?

— Стыдись, Саша! Тебе в пору за учебник политграмоты садиться. Такого класса нет. Интеллигенция — это всего лишь прослойка.

— Значит, мы с тобой прослойка? — задумчиво повторил он.

— Значит, прослойка, — согласилась жена. — И если антагонистических классов нет, мы можем примыкать к любому из братских классов, и никогда не окажемся при этом лишенцами.

— Спасибо за урок политграмоты, Надюша, — буркнул Александр Сергеевич.

— Одним «спасибо» не отделаешься, — засмеялась она.

Над займищем и Аксайской улицей разгорался день. Воздух мягко струился над землей. Быстро испарялась в лужах и колдобинах дождевая вода. Шмыгая носом, в зал ворвался Венька, радостно сообщил:

— Мам… меня здешние мальчишки погулять на бугор зовут. Пусти?

— У отца спрашивай.

Александр Сергеевич, близоруко щурясь, посмотрел на сына:

— Какие еще мальчишки? Не успели поселиться, уже друзей-шалопаев, себе подобных, завел. Вот вздуют тебя, тем и кончится.

Венька норовисто покачал встрепанной головой:

— Не… не вздуют, пап, они добрые.