Антонин Ладинский - Когда пал Херсонес

— Ромеи непобедимы, — сказал я, — а тебя, предавшего христиан, ждет геенна огненная.

Анастас постучал пальцем по лбу.

— Ромеи хитры, как змеи, но разум их мал. Почему ты, ослепленный злобой, называешь меня предателем? Я не предатель, а служитель Русской земли.

Пользуясь надежной защитой от кочевников, вместе с русскими воинами в Киев направлялись из Херсонеса и других таврических городов многие купцы. Среди них был иудей по имени Авраам. Он ехал с тремя сыновьями в Киев по торговым делам. Хотя он был израильтянином, но я не пренебрегал беседами с человеком, видевшим столько на земле, и расспрашивал его о стране Владимира.

— Славян много, как песчинок на морском берегу, — говорил Авраам, — если найдется человек, который объединит их и положит конец их распрям, они будут непобедимы.

По обычаю хазарских купцов Авраам носил меховую шапку, длинный кафтан, опоясанный пестрым платком, широкие штаны. Борода у него была как у библейского патриарха.

— Удастся ли это Владимиру? — спросил я.

Авраам пожал плечами.

— Никому не известно, какая судьба приготовлена для руссов. Хазары рассказывают, что первого русского воина родила псица, оттого-то они и бросаются с такой яростью на врагов. Страшные люди! Посмотри на эти мышцы! Кто может противостоять такому народу? Была Хазария, страна, полная золота, и нет теперь Хазарии. А они — как песок морской. Сегодня неприятель сожжет их город, а завтра они построят новый. Они неуязвимы в своих огромных пространствах.

Рассказ о собаке поразил меня. В свое время я читал, что первого ромея вскормила волчица. Совпадение или подражание?

Я снова пошел к тому месту, где пировали воины, хотя в последнее время избегал вина по причине слабого здоровья. Слепцы кончали песню:

Не забудем мы твоих великих дел, Твоих трудов за Русскую землю…

Русская земля! Откуда она родилась в этих пространствах? Откуда возникла громоподобная музыка этого нового мира? Из ледяного небытия? Увы, мы не внимали, мы проглядели, а теперь уже ничто не может остановить бег истории!

Ночь путешественники провели под открытым небом, одни — на берегу, другие — в ладьях, завернувшись в плащи и овчины. Над Борисфеном стояли звезды. В прибрежной роще фыркал какой-то дикий зверь. Я решил провести ночь в ладье. Она покачивалась на воде, как колыбель, но я не мог уснуть, хотя долгое путешествие утомило меня. Все было спокойно вокруг. И один раз я услышал с той стороны, где стояла ладья Владимира, счастливый женский смех.

Рядом со мной лежал магистр Леонтий. Было нелегко в его годы предпринимать такое утомительное путешествие. Но он мужественно переносил все тягости, выполняя волю благочестивого. Под другой овчиной кашлял Димитрий Ангел. Слышно было, как иногда в воде плескались огромные рыбы.

Чувствуя, что мне все равно не уснуть, я стал перебирать в памяти события и картины путешествия. Оно было странно, как сон. Вепри, выбегающие из дубовых рощ на водопой к реке, горы рыб, уловленных сетями, квадрига, ползущая на катках по берегу Борисфена!

Больше всего мой ум занимал Владимир. Князь стоял передо мной как живой. Этот человек может решиться на самое трудное, обратить свою страну в христианство, пойти войной на Константинополь. Казалось, ничего нет на земле, что могло бы остановить его. В его голубых глазах пылала прекрасная решимость. С каким искусством он обошел все козни наших хваленых магистров! И есть в нем какая-то завидная легкость, великодушие. Я слышал однажды, как он говорил на пиру:

— Что мне серебро! Серебром я не куплю себе друзей, а с ними найду достаточно серебра и золота. Не пейте из рогов и глиняных клубков, а пейте из серебряных чаш!

По его приказанию отроки принесли из ладей серебряные чаши, и князь дарил их воинам. В тот вечер пировали до полуночи. Я с большим трудом добрался с магистром и Димитрием Ангелом до своей ладьи, хотя тайком и выплескивал вино из чаши на землю. А Владимир, как будто бы и не было пира, потребовал коня и уехал в ночное поле. С ним отправились другие воины. Когда взошло солнце, они вернулись, звеня оружием, пахнущие зверем, росой, конским потом.

Снова мы двинулись в путь, и опять мимо поплыли блаженные берега Борисфена. Владимир спешил вернуться в Киев, торопились и гребцы, стосковавшиеся по оставленным семьям. Уже руки их покрылись мозолями, но они неустанно гребли, и мускулы играли на обнаженных спинах.

Была последняя остановка в пути на ночлег. По обыкновению руссы развели костры, чтобы приготовить пищу. Как всегда, Владимир куда-то ускакал со своими воинами. Я видел, как серый в яблоках конь, перебирая высоко ногами и выгибая шею, взбирался боком на береговую кручу и ветер развевал его белую гриву. Длинный меч бряцал о позолоченное стремя. Грызя удила, конь побеждал крутизну. Вероятно, они отправились на очередную звериную охоту или разведать, все ли спокойно в полынных степях.

Анна сошла на берег со своими патрикианками и греческими прислужницами. Утомленные путешествием, ее приближенные женщины с радостью ступили на берег, бродили у воды, лукаво переглядываясь с северными воинами.

Я стоял у дуба, когда Анна проходила мимо. Под ее зелеными башмачками хрустели камешки. У меня сильно забилось сердце.

— Здравствуй, патрикий, — сказала она тихо, и в ее глазах мелькнул женский огонек.

Она очень изменилась за последние дни, стала радостной и спокойной, и грудь ее дышала мерно и глубоко.

Порфирогенита улыбнулась мне. Может быть, она вспомнила о моих безумных словах во время путешествия в Херсонес.

Я поклонился ей, как положено высокому званию Порфирогениты, и сказал:

— Скоро мы прибудем в Киев, госпожа. По прибытии в этот город мы оставим тебя и возвратимся в ромейские пределы. Повели рабу твоему!

Я осмелился взглянуть на нее. Ее лицо было похоже на неправдоподобный сон. Нарушался благочестивый порядок жизни. Вот дочь василевса не в благоговейной тишине гинекея, а на берегу древней реки руссов, и я, простой смертный, обращаюсь к ней с докучными словами!

Листья дуба прошелестели от прилетевшего ветерка. Анна глубоко вздохнула. Уже вокруг веяло северной свежестью. И вдруг она прошептала:

— Как хорошо здесь!

Ноздри ее трепетали. Увы, Багрянородная променяла славу Рима на скифское царство, а сердце ее веселилось. Она опять улыбнулась и закрыла на мгновение глаза. Вспомнила руки князя, ласкавшего ее смуглые плечи?

Едва взглянув на меня, она пошла дальше, кивнув мне головой.

От ладей ко мне приближался Анастас. Не желая встречаться с ним, я отошел. Но пресвитер крикнул:

— Устал, патрикий? Ромеи привыкли к мягкому ложу.

Не глядя на него, я ответил:

— За тридцать скифских сребреников ты продал христиан.