Антонин Ладинский - Последний путь Владимира Мономаха

— Кто позволил тебе копать сокровище в княжеской дубраве?

Коста опустил голову, понимая с яростью в сердце, что теперь пропали его мечтания о серебряном светильнике. Он бросил в гневе мотыгу на землю.

— Что молчишь? — опять спросил боярин.

Кузнец молча смотрел на боярского коня, что бил в нетерпении копытом о землю, грыз удила с железным скрежетом.

— Отроки, посмотрите, что в яме, — приказал Фома.

Белокурый соскочил с коня и, нагибаясь, осмотрел выкопанную довольно глубоко яму.

— Похоже, что тут есть что-то… — говорил он. — Не сокровище ли закопали тут?

— Возьми рыльце и копай, — приказал Фома кузнецу.

— Не буду, — отвечал Коста.

— Не будешь?

Опять копье уперлось ему в грудь.

— Рой, или смерть тебе!

Коста поднял лопату и в сердцах вонзил ее в землю. Всадники стояли вокруг него и смотрели, как он трудится. Что он мог поделать? Отроки были одни с копьями, другие при мечах, как дружинники ездят на охоты. Впрочем, в нем самом горело любопытство к тому, что зарыто здесь. Теперь уже явственно было видно, что это нечто вроде могилы. Кузнец ожидал, что вот-вот лопата ударится о глиняный сосуд и со звоном рассыплются златники.

Но он уже устал и время от времени прекращал работу, вытирая пот со лба рукавом рубахи. Заметив это, боярин распорядился:

— Кемелай, возьми рыльце и рой!

Смуглый торчин слез с коня и стал копать землю мотыгой. Белокурый отрок тоже взял лопату из рук Косты. Теперь земля шибко полетела комьями во все стороны. Двое копали, остальные смотрели на них, ожидая увидеть в земле что-нибудь необычайное.

Вдруг лопата отрока выбросила вместе с глиной желтый человеческий череп с оскаленными зубами…

Воевода трепетной рукой ухватился за ладанку, висевшую у него на груди под красной рубахой. От неожиданности отроки тоже широко раскрыли глаза. Кузнец заглянул в яму. Вместо серебра там лежали кости. Это была древняя могила.

Когда все немного успокоились, Фома велел копать глубже. Иногда, зарывая сокровище, убивали человека, чтобы его дух охранял закопанное злато. Отроки с новым рвением взялись за лопату и мотыгу, позабыв о лове. Теперь уже сам боярин слез с коня и, опираясь руками о колена, следил за работой. Так копали некоторое время, однако ничего не нашли, кроме полуистлевших человеческих костей.

Уже над дубравой всходило солнце. Обсудив с отроками положение, боярин сердито сказал Косте:

— Вводишь людей в искушение, мертвецов выкапываешь из могил!

Как будто бы кузнец был виноват, что Фоме не удалось поживиться серебром, зарытым неведомо кем и когда.

— Садитесь на коней! — приказал он отрокам. — Сколько времени потеряли тщетно!

Боярин плюнул на землю.

Всадники скоро скрылись в роще, переговариваясь между собою. Оставшись в одиночестве, Коста еще раз обследовал могилу. В яме не было никаких признаков клада. Он собрал разбросанные повсюду человеческие останки, сбросил в яму и снова кое-как засыпал землей. Потом положил на плечо рыльце и мотыгу и ушел, досадуя на весь мир.

О найденной могиле много говорили в городе, и поп Серапион прибежал посмотреть на нее, чтобы допытаться, не покоился ли в ней какой-нибудь мученик или отшельник, но никаких благочестивых преданий с этим местом не было связано, и священник так и изложил все епископу. Все это произошло, когда Мономах еще гостил в Переяславле, и ему тоже доложили о случившемся, но старый князь тут же забыл об этом, хотя ранее имел обыкновение входить во все мелочи и всюду тщился навести порядок.

Когда Фома Ратиборович, склоняясь с коня, сказал ему про кузнеца, великий князь спросил:

— Какое сокровище?

— Ехал на лов с отроками. И что увидел? Кузнец яму в дубраве копает, а в ней — человеческие кости.

— Слышал, слышал… — закивал головой князь.

— Он искал серебро, а нашел мертвеца, — ехидничал боярин, забывая, что сам принимал участие в раскопках. — Оказалось, что там человек в далекие времена похоронен.

Князь не обратил особенного внимания на рассказ. Мало ли людей лежит в земле? Но полюбопытствовал:

— Как же поступили с могилой?

— Поп Серапион над ней положенные молитвы прочел.

— Добро.

Мономах, уже в некотором удалении от суетного мира, не потребовал дальнейших объяснений и молча смотрел на угрюмого Косту, которому немало досталось от супруги за его ночное похождение. Однако епископ Лазарь, тоже слышавший об этом случае, протягивая к кузнецу указующий перст, поучал его:

— Христианину подобает не в земле искать сокровище, а на небесах. Подобное богатство ни тати не похитят, ни огонь не спалит, ни тля не пожрет…

Мономах одобрительно закивал головой. Но его взгляд упал на Любаву, на ее озаренное волнением лицо. Было в девушке нечто такое, что напомнило о Гите. Большие зеленоватые глаза? Или длинная золотистая коса? Или юные перси под полотном сельской рубашки? Князь вдруг почувствовал в своем сердце слезливую теплоту, смешанную с великой печалью, какую рождает у старых людей созерцание девической красоты. Он вздохнул и спросил кузнеца:

— Дочь твоя?

Кузнец улыбнулся в бороду.

— Зовут ее Любава. Выросла, а замуж никто не берет.

Заметив всеобщее внимание, Любава в крайнем смущении отвернула лицо и закрыла его рукавом рубахи. Даже ее маленькие босые ноги передавали внутреннее волнение и как бы топтали одна другую.

Князь Ярополк, расположенный к молодому дружиннику и любивший слушать его песни о синем море, сказал отцу с добродушной усмешкой:

— Наш гусляр хочет вести дочь кузнеца, а он не дает свое позволение.

Мономах снова обратил взор на Косту:

— Почему не хочешь?

Кузнец потупился и не давал ответа.

— Почему не хочешь? — повторил князь.

Но кузнец молчал.

— Почему не отвечаешь великому князю? — набросился на кузнеца боярин Фома.

Отвернувшись, Коста стал объяснять:

— Мы бедные люди, а отрок красное корзно носит…

— Что из того? — спросил Мономах.

— Нашей бедностью потом попрекать будет.

Мономах нахмурил брови.

— Дело не в богатстве. Юноша и девица должны любить друг друга и плодиться. Так повелел нам апостол.

Кузнец проговорил:

— Если так велишь, то твоя воля…

— Добро.

Злат сидел на коне, опустив глаза. Он никогда ничего не говорил о Любаве князю Ярополку. Значит, Даниил рассказал обо всем. Но какой нашел повод для этого?

Любава уже не могла выдержать более. Она стояла, закрывая лицо руками, и казалось, что через пальцы брызжет ее счастье. Потом повернулась и убежала, чтобы спрятаться на огороде от мужских дерзких взглядов. Старый князь проводил ее отеческим взором.

— Прощай, кузнец, — сказал он Косте. И добавил почему-то: — Вот еду помолиться в монастырь, где пролилась невинная кровь мученика…