Антонин Ладинский - Последний путь Владимира Мономаха

Главной преградой на пути куманской орды к Константинополю считался Адрианополь, прославленный своими крепкими стенами. Василевс увещевал жителей этого города не верить самозванцу и не жалеть стрел для отражения врагов. Был отдан приказ об усиленной охране горных перевалов. Однако половцы без большого затруднения очутились в греческих пределах. Многие крепости охотно открывали ворота Константину, так как народ надеялся на улучшение своего положения при грядущих переменах. Поощренный успехом, царевич повел свое войско на Анхиал, где в то время находился император Алексей. Но эта крепость оказалась неприступной для кочевников, непривычных к осадным действиям.

Три дня претендент на диадему василевсов стоял под стенами Анхиала, затем повернул на запад и двинулся назад к Адрианополю. Там начальствовал над войсками Никифор Вриенний, старый и опытный стратиг, не пожелавший сдаться тому, кого он считал самозванцем. Константин вызвал его для объяснения на городскую стену. Никифор заявил, что ему точно известно о гибели подлинного царевича под Антиохией и что он даже видел его в гробу.

Здесь половцы тоже ничего не могли предпринять против мощных укреплений и напрасно простояли под городом семь недель. Осажденные производили удачные вылазки и наносили врагу большой ущерб. Во время одной из стычек знатный молодой воин едва не убил самого Тугоркана. Во всяком случае, ему удалось ударить бичом самозванца, облаченного в царские одежды и пурпуровые башмаки, а такой удар, как известно, везде считается позорным.

В конце концов император решил избавиться от опасного соперника. К самозванцу подослали предателя. Человек явился к Константину с обритой головой и уверял, что так поступили с ним по велению царя. Он даже изувечил себе лицо, уверяя, что это следы пыток, и тем вошел в доверие к самозванцу. Теперь оставалось только заманить претендента в какую-нибудь глухую пограничную крепость. Стратиг одного из таких укреплений сделал вид, что перешел на сторону мятежника, и принял у себя Константина с царскими почестями. По этому поводу был устроен пир, оказавшийся концом всего великого мятежа. Когда, опьянев, Константин уснул, с него сняли красные башмаки и заковали в цепи, а его спутников безжалостно перебили. Затем Алексей велел ослепить его. В происшедшей вскоре после этого кровопролитной битве императору Алексею удалось разбить половцев, возможно

— с помощью тех же печенегов, которые были взяты в плен при Эносе, а впоследствии служили в греческой коннице и оказали немало услуг империи. В этом сражении семь тысяч половцев остались на поле, три тысячи попали в плен. С остатками своих орд Тугоркан возвратился в степи и опять появился в русских пределах.

Теребовльский князь Василько больше не принимал никакого участия в греческих событиях, но он мог еще о многом другом рассказать во время той беседы, и Мономах заплакал, вспоминая печальную повесть об ослеплении братьями молодого князя. Ее написал в назидание потомкам поп Василий, и Владимир изумлялся его умению владеть пером. О некоторых подробностях страшного дела он узнал от самого Василька, когда они беседовали в Смоленске.

Половцы все чаще и чаще приходили на Русь, и пока Святополк и Мономах осаждали Стародуб, хан Боняк пробрался, как лисица в птичник, под самый Киев и сжег в Берестовом княжеский летний дворец. Потом хан Куря воевал под Перемышлем и завладел многочисленными табунами коней. Наконец, сам Тугоркан появился в Переяславской земле. Жители заперлись в городе, а Святополк и Владимир незаметно подошли к половецкому стану и так тихо переправились через Трубеж, что враги ничего не заметили и только в последнюю минуту построили свой полк. Но было уже поздно. Не дожидаясь приказа, русские дружины бросились на врагов. В этой битве были зарублены Тугоркан и его сын. Из уважения к жене, Тугоркановой дочери, Святополк привез тело тестя в Берестово и похоронил его между берестовской дорогой и той, что идет к монастырю. Но безбожный Боняк снова пришел к Киеву и в первом часу зажег Стефанов монастырь. Затем приступил к Печерской обители, когда монахи еще сидели по кельям после заутрени. Разбив ворота, половцы подожгли монастырские строения и ворвались в церковь, где стоял гроб Феодосия. Услыхав крики степняков, подобные волчьему вою, некоторые иноки бежали из монастыря, а другие укрылись на хорах, и там враги убили их. После этого половцы рассеялись по келиям и уносили все, что имело хоть малую ценность.

Святополк, Владимир Мономах, Давид Игоревич и Давид Святославич с братом своим Олегом, а также Васильке Ростиславич собрались на княжеском совете в городе Любече, чтобы решить, как — себя не ущемив — устанавливать мир и тишину на Руси. Красно говорил Мономах, увещевая князей:

— Пока мы в распрях губим Русскую землю, приходят половцы и разоряют наши области, радуясь, что между нами вражда. А между тем у нас нет причин ссориться. Поэтому объединимся и будем блюсти Русь от врагов. Пусть каждый владеет своей отчиной: Святополк — Киевом, я — достоянием моего отца, а Давид, Олег и Ярослав — тем, что принадлежало их отцу Святославу. Остальные пусть владеют городами, которые дал им мой отец: Давид Игоревич

— Владимиром, Володарь — Перемышлем, Василько — Теребовлем.

Теребовль был незначительный городок в верховьях реки Серета. Там проходили пути к Дунаю и в Греческую землю, близко жили ляхи, угры, в воздухе чувствовалось вечное беспокойство, и дружинники спали, не расставаясь с оружием.

На съезде князья договорились о мире, целовали на том крест и, распрощавшись, разъехались по своим городам. На прощание Мономах, уже сидя на коне, сказал:

— А если отныне кто пойдет войной на брата, то пусть будет против него вся Русь и святой крест.

Великий князь Святополк вернулся в Киев, и все люди радовались, узнав о том, что было решено на княжеском съезде. Но известно, что дьявол не любит мира и согласия между людьми. На этот раз сатана действовал в образе некоего царского патрикия, приехавшего в те дни на Русь с дарами и с тайным поручением к Святополку. Царедворец вкрадчиво говорил Давиду Игоревичу, прижимая к сердцу белую руку с перстнями на тонких и длинных пальцах:

— Уверяю тебя, что при первом же удобном случае Владимир соединится с Васильком против тебя и князя Святополка.

Давид охотно верил лживым словам, и в душе у него зарождалось сомнение. Он стал в свою очередь нашептывать Святополку, тараща злые глаза:

— Кто убил Ярополка, твоего любимого брата?

— Говорят, Нерадец, — ответил великий князь.

— А кто вложил ему саблю в руку?

— Откуда мне знать?

— Подумай-ка об этом хорошенько.