Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

В ожидании, когда август снова появится из-за холма, сопровождающие его друзья разговаривали негромкими голосами. Кто рассказывал о вчерашней пирушке, кто передавал последнюю сплетню о Соэмиде, другие вели степенный разговор о караванных дорогах, о своих обширных имениях, об императорских субсидиях. По-прежнему в небе парили распластанные орлы. Когда центурион Юлий Марциал, очевидно услышав зов императора, бросил поводья стоявшему рядом ликтору и поспешил за холм, никто не нашел в этом ничего предосудительного. И вдруг присутствовавшим показалось, что за холмами раздался сдавленный человеческий крик.

— Что там происходит? — спросил Дион Кассий, прерывая Ганниса на полуслове движением руки.

Стоявший рядом Макрин пожал плечами:

— Что там может происходить?

Однако префект претория испытывал явное волнение, и оно отразилось на его смуглом и скуластом лице. Заметили это только немногие, в том числе Вергилиан, шепнувший мне о переживаниях префекта. Мясистый, низкий лоб Макрина стал еще морщинистее, и большой рот казался еще более жестоким.

Два трибуна претория, братья Аврелий Немезиан и Аврелий Аполлинарий, побежали за холм, чтобы узнать, в чем дело. Так мы все поняли. Но среди столпившихся на дороге уже пробежал ветерок испуганного шепота. Люди смотрели друг на друга вопрошающими глазами. Однако никто не посмел присоединиться к трибунам.

Один Филемон ничего не замечал, что происходит вокруг. Держа себя пятерней за подбородок, он смотрел прямо перед собой. План мира перемещался… Кружились хрустальные сферы небес… Звенела гностическая музыка… Пыльная придорожная смоковница преображалась и становилась райским древом. Мир, в котором страдала низринутая во мрак материи Ахамот, повис на краю пропасти. Филемон Самосатский ужасался, точно пытаясь постичь, какое место уготовано ему в этой драме.

Трибуны не возвращались, и у Макрина стали заметно дрожать губы. Он побледнел и вопросительно посмотрел на Ретиана. Префект угрюмо промолчал. Наконец начальник скифских телохранителей по имени Олаб не выдержал. Коверкая латинские слова, он обратился к Макрину. Теперь окружающим было не до смеха над его речью. Олаб кричал префекту претория:

— Там происходит нехорошо… Я… Надо посмотреть…

Он обернулся к своим всадникам и приказал:

— Первая турма!

Тридцать плеток щелкнули о крупы коней. Тридцать коней рванулись с места и взлетели на холм. Тридцать горячих коней, вороных, с розовыми мордами, в белых бабках на стройных ногах.

И вдруг скифы закричали, пораженные страшным зрелищем. Император лежал на песке, с лицом, обращенным к небесам. Одна нога в высоком золотом башмаке, согнутая в колене, была уперта в песок. В скрюченных пальцах правой руки он сжимал горсть песку, а левая лежала на сердце. Искаженный рот был в эфемерных пузырьках розоватой пены. Уже ничего не видящие глаза уставились в небо, где парили орлы. Императорский пурпур лежал во прахе. Над жалким трупом кружилась изумрудная муха.

Увидев своего императора, полубога, господина вселенной, лежащим во прахе, скифы обезумели. С холма было хорошо видно, как Марциал еще с окровавленным мечом в руке, спотыкаясь и оглядываясь, бежал по песчаным буграм к тамарисковой роще, надеясь найти там спасение. Трибуны стояли у трупа и ждали, что предпримут проклятые скифы. Кто не догадался бы, что минуту тому назад здесь совершилось цареубийство? Но возглавители мятежа обещали братьям не только защиту, а и награду. Однако скифам и в голову не пришло искать подлинных виновников преступления. Вид бегущего человека приводил их в Неистовство, как добыча охотничьих псов. Несколько всадников отделились от строя и помчались за беглецом, увязавшим в песках. Темная роща была совсем близко, манила к себе, обещала безопасность. Марциал еще раз оглянулся… Оскаленная лошадиная морда приближалась с неумолимой быстротой. Бежавший уже мог отчетливо видеть лицо скифа, нахмуренное и сосредоточенное, как у всякого воина, который намеревается поразить врага. Отставив несколько копье в сторону, чтобы не вывихнуть плечо при чудовищном ударе копья на всем скаку о человеческое тело, скиф вонзил его в спину беглеца немного ниже лопаток. Как бы огромная ладонь толкнула Марциала в небытие… Я стоял на холме, одним из первых прибежав туда благодаря своему молодому проворству, и наблюдал во всех подробностях эту ужасную сцену.

На месте убийства уже происходило невыразимое замешательство. Теперь все, от сенатора до последнего конюха, бросились за холм и столпились около трупа. Напрасно Макрин пытался установить приличествующий обстоятельствам порядок и удержать людей от необдуманных действий. Впрочем, то, что было предусмотрено, совершилось, и расстройство кишечника у императора лишь ускорило развязку. Однако как ни были готовы заговорщики во главе с Макрином и Ретианом к неизбежному концу, но и они растерялись — настолько событие казалось из ряда вон выходящим и чреватым последствиями. Весь вопрос теперь заключался в том, чтобы не только выйти сухими из воды, а использовать создавшееся положение в своих интересах. Но страсти кипели, и пока еще не могло быть и речи, чтобы кто-либо решился взять власть в свои руки.

Ни Макрин, ни Ретиан не пошевелили пальцем, когда скифы вцепились в Немезиана и Аполлинария и трясли их, обвиняя в убийстве императора. Префект претория, очевидно, решил, что выгоднее отдать убийц на растерзание разбушевавшимся воинам и тем отвлечь внимание от руководителей заговора.

Олаб бил трибунов наотмашь кулаком, и они не думали защищаться.

— Это вы умертвили августа! Проклятые псы!

Он не был далек от истины. Трибуны поспешили за холм, потому что по заранее разработанному плану должны были оказать поддержку Марциалу и прикончить императора, если бы центуриону почему-либо не удалось поразить его смертельно. Когда Немезиан и Аполлинарий прибежали на место событий, Каракалла уже хрипел, но Марциал был не в силах нанести мечом последний удар. Тогда трибуны набросили на голову императора пурпуровый палудамент и задушили его. Но теперь братья напрасно ждали помощи от Макрина или Ретиана, вовлекших их в опасное предприятие, и, видя, что Ретиан избегает умоляющих взглядов, которые они тщетно посылали ему, закричали, указывая на префекта:

— Вот кто велел нам убить августа!

В произошедшей затем свалке многие поплатились жизнью. Был изрублен скифами Ретиан, погибли оба трибуна и некоторые другие.

Когда Макрину удалось в конце концов успокоить скифов, они положили тело императора на носилки, сделанные из копий, и печальное шествие двинулось назад, в Эдессу. Мавританец, вероятно, спрашивал себя в тревоге, как примут ужасную весть легионы в эдесском лагере, а я имел полную возможность наблюдать смятение в умах, которое вызвали события.