Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

В красном плаще, небрежно накинутом на плечи, в тунике с широкой красной полосой, в военной обуви с бронзовыми украшениями в виде полумесяцев, Лонг тяжко сидел на вороном жеребце, великолепно изгибавшем шею и бившем в нетерпении ногой о землю. Черный конский глаз злобно поблескивал при свете факелов.

С той самой минуты, когда по мановению руки легата перед ним растворились лагерные ворота, старик решил, что самое важное при данных обстоятельствах — сохранить спокойствие духа, успокоить воинов, а потом схватить зачинщиков. Но в случае неудачи он рисковал своей шкурой.

Один из трибунов, огромный человек с косматой бородой, родом германец, кричал:

— Дорогу преславному Цессию Лонгу! Прочь, собаки! Или вы нажрались белладонны, что не видите, кто перед вами?

Воины неохотно расступались.

Другой из сопровождавших легата, трибун Проб, антиохиец, вел себя осмотрительнее, чем его товарищ, и, чтобы еще более не раздражать мятежников, старался глядеть на солдат с благодушной улыбкой, как смотрят на расшалившихся детей. А мы с Маркионом стояли так близко от легата, что ощущали теплое дыхание, с шумом вырывавшееся из ноздрей его коня.

Лонг бросил недовольный взгляд на ретивого не в меру германца. Тот умолк. Замолчали на некоторое время и воины, в ожидании, что скажет легат. Только теперь они сообразили, что не успели сговориться с Амфилохом. Но зачинщик мятежа как сквозь землю провалился. Римские воины вообще принимают только те решения, какие им подсказывают страсти или гнев. Однако ни у кого не было в руках оружия, и свое негодование они выражали лишь в бесполезных криках.

Этим и воспользовался легат. Он знал, что один случайно брошенный камень может вызвать кровопролитие, но, придав своему лицу выражение полнейшего спокойствия, поднял руку в знак того, что хочет говорить. Еще раздавались отдельные выкрики, что не следует слушать людей, наживающихся на солдатском продовольствии. Но постепенно воцарилась тишина. Мы услышали хрипловатый голос Лонга.

— О чем вы шумите? Забыли клятвы, принесенные в верности императору? Неужели вы не знаете, что неповиновение карается вплоть до распятия на кресте?

В ответ кричали:

— Толстый вепрь…

— Набил себе брюхо…

Мы с Маркионом уже давно бросили на землю солому и не помышляли больше о мягком ложе. Было не до того. Я чувствовал себя среди этих потных, разгоряченных тел как в бурном житейском море.

— Требуем двадцать пять денариев в день! — неслись крики.

— Увольнения после шестнадцатого года службы, как в парфянских легионах!

— Бейте, товарищи, мерзких центурионов!

Цессий Лонг старался перекричать солдат.

— Товарищи! Призываю вас… Император повелел…

Но его голос тонул в буре криков.

— Император? Бросить его изображение в лагерную клоаку!

Впрочем, воины были как дети. В конце концов легату удалось уговорить их. Его коротко остриженные волосы отливали серебром, такая же седая щетина выступала на красноватом лице. В руке Лонг держал свиток, по опыту зная, что это действует на солдат, всегда ожидающих каких-нибудь благоприятных известий от императора. Я убедился, что лицо легата было некрасиво, как лица большинства римлян, со слишком глубоко посаженными глазами и низким морщинистым лбом. Однако чувствовалась в этих оловянных глазах и в презрительно выпяченных губах привычка повелевать.

Шум как будто бы затихал. Легат решил воспользоваться удобным случаем.

— Итак, в чем причина ваших волнений? Если вы недовольны чем-нибудь, то почему не обращаетесь ко мне в установленном порядке? Разве я не отец ваш? Или я не делил с вами все труды и лишения? Скажите мне, чего вы хотите, и я удовлетворю ваше желание.

В ответ снова раздались дружные протесты.

— Требуем выдачи денежного пособия! Нам не на что приобрести кувшин вина!

Некоторые продолжали выкрикивать оскорбительные ругательства, но Лонг понял, что теперь уже можно справиться с мятежом.

Какой-то насмешник петушиным голосом спросил из задних рядов:

— Скажи, легат, много ли денег у тебя накоплено?

Всем было известно, что Лонг отличался сребролюбием, не прочь был погреть руки на легионных поставках и отправлял свои сбережения с верным вольноотпущенником в Тибуртинский банк сенатора Кальпурния; недавно случилась неприятная история с поставкой бычьих кож для изготовления панцирей и щитов, товар оказался неудовлетворительного качества, и щиты из такого материала плохо защищали солдатские сердца, зато Лонг убедился, что Кальпурний весьма любезный человек.

В этой давке нас с Маркионом оттеснили от легата, но старый солдат тоже успел крикнуть ему:

— От тебя пахнет благовониями, а от нас вонючим потом!

Его слова были покрыты всеобщими требованиями о раздаче денежного вознаграждения.

Маркион в досаде плюнул.

— Пожалуй, и на этот раз наш вепрь вывернется из скверного положения. Пойдем спать! Жаль, что солому бросили. Теперь придется лежать, завернувшись в плащи.

Старик отправился на покой, а мне хотелось посмотреть, чем все это кончится. Озаренный светом факелов, стараясь не показать виду, что испытывает страх, Лонг хитро осматривался вокруг. Со всех сторон его окружали коротко остриженные или косматые головы, возбужденные лица со старыми шрамами от варварских мечей. В воздухе пахло смолой, потом, чесноком, кожей, металлом. Еще доносились обидные насмешки. Но все покрывал рев тысячи голосов:

— Требуем выдачи денежного вознаграждения!

Мятеж уже выродился в очередное вымогательство подачек. Легат даже хотел разогнать воинов, но поопасался.

— Хорошо… Завтра деньги будут выданы сполна.

Мешки с денариями еще прошлой ночью были доставлены в лагерный преторий.

— Не согласны! Произвести раздачу немедленно! — требовали воины.

Легат подумал о трудностях, с какими сопряжена выдача денег при таких обстоятельствах, но понял, что надо уступить, и приказал центуриону, ведающему легионной казной:

— Выдать каждому по сто денариев, а остальные — на кораблях.

Даже государственные деньги легат выпускал из рук неохотно, по старой крестьянской привычке, так как каждый асе достается земледельцу с большим трудом.

Лонг повернул коня, и теперь воины охотно расступались перед ним в предвкушении всяких удовольствий. Центурионы со списками в руках приступили к раздаче денег. У ворот лагеря уже собирались торговцы, продавцы вина и служительницы Венеры.

Годовая выплата каждому легиону составляла несколько миллионов сестерциев, и ничего не значило выдать еще несколько мешков серебра. Важно было вовремя произвести посадку на корабли. Однако это удалось сделать лишь на третий день.