Дон Делило - Весы

Лейка была из шероховатого металла, с уродливым тупым носиком.

Когда он заглянул к Сюзанне, та еще не спала. В ногах на кровати лежала пластмассовая кукла, футболист по прозванию Чудо-Вилли, с плечами, набитыми ватой, и в блестящих штанах. Уин повернул ключик в спине Вилли и запустил его по кровати. Он сопровождал бег футболиста возбужденными комментариями, описывал, как тот уворачивается от подножек и подкатов, изобразил рев болельщиков, в качестве судьи зафиксировал гол, когда Вилли врезался спиной в подушку. Сюзанна сияла от восторга, казалось, будто ее радость пробежала от ступней до головы, и глаза расширились и заблестели.

Если бы он мог всегда так удивлять ее, она любила бы его вечно.

Мэкки ехал по разводному мосту через реку Майами. Шины взвыли на металлической решетке. В темноте вверх по течению плыл белый шлюп, изящное, проворное чудо. В двух кварталах к югу от моста он увидел первый лозунг «Volveremos» [11] Мы вернемся (исп.). на бампере. Безлюдные улицы. Руки прилипали к рулю.

Он оставил машину в переулке, завернул за угол и вышел к большой автостоянке. Через десять минут обнаружил Уэйна Элко, который нелепо развалился на заднем сиденье красной «импалы». Верх машины был опущен, и Уэйн глазел в ночное небо.

— Как просто я сюда попал, да?

— Ти-Джей…

— Я слышал, ты здесь сторож.

— Откуда ты взялся?

— Я проехал почти тысячу миль, чтобы только увидеть тебя, Уэйн.

— А я почти перестал ждать.

Мэкки прислонился к машине и стал смотреть на улицу, словно ему не слишком хотелось видеть босого грязного Уэйна и раскиданные вещи.

— Я встречался с Раймо и вторым, как его там. Был с ними на учениях в Глэйдс. Там полным-полно парней из «Альфы-66». Мы потренировались с ними чуток. Я к ним спиной не поворачивался, разве что отлить.

— «Альфа» нас не волнует. У меня там давние связи.

— Ти-Джей, ты ЦРУ или как?

— Уже нет, Бубба. Продал свой фургончик за гроши, и все. Как там нас называют, отставные?

— Мы тренируемся с дерьмовейшим оружием.

— Оружие будет.

— Тут звезды охрененные. Люблю Глэйдс за ясные ночи. Совершенно другой мир. Смотри, как ястребы пикируют. Хорошо бы снова куда-нибудь податься. Спина болит от спанья в машине.

— У нас есть надежный источник средств, скоро они к вам прибудут.

— Когда я работал в «Интерпрене», мы жили в отеле, и у нас были деньги на казино.

— У нас есть человек в Новом Орлеане.

Мэкки не доверял Гаю Банистеру. Гай сейчас вне игры — этот некогда могущественный человек, ставший свирепым и непостоянным в своей ненависти. Он посылает деньги и оружие, но не станет поддерживать операцию вслепую. Мэкки придется сказать ему, кто мишень, или же придумать. Иначе есть риск предательства. Гай глубоко завяз в своих делах и связях. Его влияние распространяется в десятках направлений. Глупо предполагать, что такой человек будет просто сидеть и наблюдать за ходом событий. Ему захочется активных действий. Он подключит стихийные силы, разрушительные для замкнутой системы, которую хочет создать Мэкки.

Он не доверял Уэйну Элко. Дело не в том, что Уэйн может сознательно изменить. Это вопрос темперамента, непредсказуемости. Элко способен перевернуть все вверх дном. А также он мгновенно взрывается. В нем есть что-то от ядовитой змеи. Он может неторопливо болтать о чепухе, полуприкрыв глаза и поглаживая худой подбородок, и вдруг обидеться. Он из тех, кто обижается всерьез. Длинный и костлявый. Глаза навыкате. Думает о себе, как о прирожденном воине. Мэкки знал точно, что сможет заставить Уэйна сделать почти все, если только это будет грозить выходом за рамки.

— Мы в Глэйдс немного позанимались стрелковым оружием, — говорил он Ти-Джею. — Мне велели стрелять из пистолета в неподвижную цель. Я так подозреваю, что ты их об этом просил.

Задание Уэйна не даст ему приблизиться к президенту Джеку. Он станет работать только с короткой дистанции. Все дело в соответствии человека поставленной задаче. Он убивает наедине.

Она ходила в шортах, как любая американская домохозяйка. Сначала ей казалось, будто она во сне — идет по улице с голыми ногами, коротко стриженная, и разглядывает витрины. Она видела такие вещи, которых в России не купить, даже если у тебя огромное состояние, если шкафы забиты деньгами под завязку. Она знала, что еще слишком молода для того, чтобы сравнивать, и Россия ужасно пострадала во время войны, но невозможно было смотреть на всю эту мебель, на бесконечные ряды одежды и не поражаться.

У них было очень мало денег, почти совсем не было. Но Марине нравилось просто так ходить по супермаркету рядом с домом Роберта. Упаковки замороженных продуктов. Многоцветное изобилие.

Они жили, как все люди, как люди, начавшие жить заново. А ссорились лишь потому, что в Америке у него другой характер, и только так он может любить.

Неоновый свет стал открытием — эти яркие огни в витринах и на кинотеатрах.

Однажды вечером они проходили мимо универмага, просто гуляли. Марина посмотрела на телевизор в витрине и увидела потрясающую штуку, настолько необычную, что остановилась, крепко ухватившись за Ли. Там показывали мир наизнанку. С экрана на них изумленно уставились они же сами. Марина была в телевизоре. Ли — тоже, он стоял с Джун на руках. Она посмотрела на них живьем, затем перевела взгляд на экран. Увидела, как Ли посадил ребенка на плечо, а за их спинами проходят люди. Она обернулась и проверила те же самые идут люди или нет. Конечно, те же самые, но она не могла удержаться. Марина не подозревала о существовании подобных вещей. Она вышла за пределы картинки, затем снова вошла. Посмотрела на Ли с Джун на экране, затем на тротуаре. Так она и переводила взгляд с экрана на тротуар, входила и выходила за пределы изображения. Изумлялась всякий раз, когда видела свое появление.

Ли стоял перед домом Роберта и смотрел, как к нему приближается мать. Она стала ниже ростом, круглее, волосы, собранные в пучок, поседели. Она работала медсестрой, и пришла в рабочей форме, вся в белом, очки в темной оправе, на голове шапочка, какую носят медсестры. Это официальный наряд материнства, и она казалась ангелом ужаса и памяти, слетевшим с неба.

Она, плача, обняла его. Взяла его лицо в ладони и всмотрелась в глаза. Она искала своего потерянного сына в заостренном подбородке и редеющих волосах. Такая любовь и страдание смутили его. Такая глубина чувств. Он ощутил, как в нем прорываются жалость и раскаяние.

Она сказала, что пишет книгу о его дезертирстве.

Только что они жили у Роберта, и вдруг стали жить у матери. Он не понял, как это случилось. Она снимала довольно большую квартиру, им всем хватало места, хотя ей приходилось спать в гостиной. Будто он снова рос рядом с ней, опять спальня в гостиной, и однажды они засиделись допоздна, когда Марина с ребенком уже уснули.