Якоб Вассерман - Каспар Хаузер, или Леность сердца

— Тонко построено, очень тонко, — одобрительно кивая, пробормотал Гофман, стараясь не дать заметить Фейербаху, что его доводы не кажутся ему убедительными.

В город они вернулись уже под вечер. Каспар откланялся и побрел восвояси. На Променаде ему встретилась фрау фон Имхоф. Поздоровавшись, она спросила, почему Каспар так давно у нее не был.

— Времени нет, приходится много трудиться, — отвечал Каспар, но по его смущенному виду умная дама догадалась, что о настоящей причине он умалчивает, и не стала его выспрашивать, а напротив, чтобы перевести разговор, спросила, радуется ли он весне?

Каспар огляделся, посмотрел на вершины вязов, словно до сих пор не замечал весны, и покачал головой. Он многое хотел бы сказать, сердце его было переполнено, но слова камнем ложились на язык, он не был уверен, что эта женщина, как ни ласково она с ним обходилась и вправду держит его сторону. «Да и что пользы», — думал он.

— Я должна передать вам поклон, — сказала она на прощанье, пригласив его в воскресенье у нее отобедать, — помните ли вы еще историю моей подруги, я рассказала ее, когда лорд Стэнхоп был нашим гостем? Так вот, она передает вам поклон. А для нее это значит немало.

— Как имя этой женщины? — спросил Каспар, точь-в-точь как тогда, но уже без радостной улыбки, даже небрежно.

Фрау фон Имхоф рассмеялась, это упорное желание узнать имя показалось ей комичным.

— Ее звать Каннавурф, Клара фон Каннавурф, — добродушно отвечала она.

«Очень мило, что она передает мне поклон, — думал Каспар, продолжая свой путь, — но что пользы от этого? Что пользы?»

Не успел. Каспар войти в дом, как сразу же почувствовал— случилось что-то чрезвычайное. Квант сидел за столом и с мрачным видом просматривал ученические тетради. Учительша, держа на руках младенца, его укачивала и, следуя примеру мужа, не ответила на приветствие вошедшего. Лампу еще не зажигали, за окном пылало пурпурно-красное небо, Каспар повесил свою шляпу и вышел во двор, где четырехлетний сынишка Квантов играл деревянными шариками. Каспар сел возле него на каменную скамью. Через некоторое время в дверях показался Квант: завидев их вместе, он схватил ребенка за руку и торопливо, как от человека, больного заразной болезнью, увел его.

Каспар тотчас же пошел за ним в дом. Но Кванта в комнате не было, там сидела только его жена.

— Что у нас такое происходит, фрау Квант? — спросил он.

— Разве вы не знаете? — смутилась учительша. — Неужто вы еще не слышали, что магистратская советница Бехольд выбросилась из окна? Мы сегодня прочитали это в «Нюрнбергер цайтунг».

— Выбросилась из окна? — взволнованно прошептал Каспар.

— Да, с чердака своего дома выбросилась во двор и разбилась насмерть. Все последние дни она вела себя как сумасшедшая.

Каспар не нашелся что сказать; глаза его были широко раскрыты, он тяжело вздохнул.

— Вас это, видимо, не очень-то трогает, Хаузер, — внезапно послышался голос учителя, неслышно вошедшего в комнату после того, как он подслушал их разговор.

Каспар повернулся к нему и печально произнес:

— Она была дурная женщина, господин учитель.

Квант подошел к нему вплотную и завизжал:

— Как ты смеешь, несчастный, порочить память покойницы! Я вам этого не забуду! Вы разоблачили сейчас черноту своей души! Фу, стыд, стыд, говорю я вам! Прочь с глаз моих! Неужто вам и на ум не приходит, что тут есть и ваша вина, что неблагодарность, поразившая покойную в самое сердце, подвигла ее на роковое деяние? Неужто вы этого не чувствуете? Разумеется, себялюбцу, вроде вас, нет дела до страданий других людей, его заботит лишь собственное благополучие.

— Квант, Квант, успокойся, — вмешалась учительша, бросая испуганный взгляд на Каспара, чье лицо сделалось пепельно-серым. Он стоял, закрыв глаза и сблизив кончики пальцев обеих рук.

— Ты права, жена, — проговорил Квант, — я расточаю свое негодование перед глухим. Разве можно исправить человека, который даже перед лицом смерти знать не знает о благоговении и кротости? Тут уж ничего доброго не добьешься.

Когда Каспар вошел в свою комнату, последние лучи заходящего солнца еще золотили вершины холмов. Он сел у окна, взял в руки один из горшков с цветами и стал смотреть на них. Стебли гиацинтов слегка покачивались, и ему чудилось, что он слышит далекий, далекий звон. Как хорошо быть цветком, цветку нет нужды отвечать на человеческие взгляды. Укрыться бы среди соцветий, покуда не пройдет этот год, с концом которого у него связывалось так много надежд. В этом укрытии можно было бы ждать спокойно.

В последующие дни никто больше не говорил о магистратской советнице, Квант тщательно избегал упоминания ее имени. И был тем более удивлен, когда Каспар первый начал этот разговор: в субботу за обедом юноша вдруг сказал, что сожалеет о своих словах, ему уяснилось, как недостойно возводить какие бы то ни было обвинения на скончавшегося человека.

Квант встрепенулся. «Ага, — подумал он, — видно, совесть в нем заговорила!» Но ни слова не ответил Каспару, только состроил кислую физиономию, как будто собираясь сказать: оставьте, я что знаю, то знаю. Некоторое время они все трое молча ели суп, но в Кванте взыграла желчь, он не выдержал и прервал молчание:

— Вы должны были бы краснеть до корней волос, Маузер, вспоминая свое поведение с невинной дочкой магистратской советницы.

— Как? — удивился Каспар. — Что же я такое сделал^

— Вы и сейчас еще хотите разыгрывать из себя невинную овечку? — презрительно отозвался Квант. — Слава богу, у меня имеется собственноручное письмо покойной, тут уж не отопрешься!

Каспар в испуге смотрел на него. Потом повторил свой вопрос, тогда Квант встал, подошел к секретеру, достал из ящика письмо фрау Бехольд и глухим голосом прочитал:

— «А сколько у нас в городе было болтовни о его чистоте и целомудрии! Я и об этом могу сказать словечко, потому что своими глазами видела, как он… недостойно и неприлично приставал к моей, тогда тринадцатилетней, дочери».

Мало-помалу Каспар все понял. Медленно положив на стол ложку и хлеб, — кусок стал ему поперек горла, глаза его потемнели, — он поднялся, горестно воскликнул:

— О, люди, что за люди! — и бросился вон из комнаты.

Супруги переглянулись. Учительша, положив ладонь на скатерть, энергично сказала:

— Нет, Квант, я этому не верю. Покойная советница, видимо, ошиблась. Он ведь даже не знает, что такое женщина.

Квант тоже был взволнован.

— Вот это-то и стоит под сомнением, а потому требует доказательства, — покачивая головою, сказал он. — Ты легковерна, моя дорогая. Позволь тебе напомнить, что, когда родилась наша дочка, он, к вящему моему удивлению, говорил об этом, как зрелый мужчина. Я сразу счел это весьма и весьма подозрительным. Тем не менее я допускаю, что фрау Бехольд в своем письме зашла слишком далеко, что и побудило меня действовать несколько опрометчиво. Но я должен допытаться, в какой мере он сведущ в этом пункте, ибо в детскую чистоту его души, как ты знаешь, я ни на мгновенье не верю.