Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Огонь из табора ослабевал, значит, не было времени заряжать, или, может быть, ружейные стволы чересчур накалились, зато крики татар становились все сильней. Князь дал знак, и три хоругви — одна его собственная под началом Скшетуского, другая старосты красноставского, третья королевская — двинулись к обозу. Они ударили, сразу разорвали татарское кольцо, потом оттеснили его на равнину, погнали к лесу, разбили еще раз, и обоз, среди радостных криков и пушечных выстрелов, благополучно въехал в свои окопы.

Однако татары, зная, что за ними идут Хмельницкий и хан, не исчезли из вида, напротив, вскоре появились опять, окружили весь лагерь, занимая дороги и ближайшие деревушки, из которых тотчас же поднялись к небу столбы черного дыма. Множество татарских всадников приблизилось к самым окопам, а навстречу им из крепости высыпали княжеские и коронные солдаты.

Вершул уже не мог принимать участия в обороне; раненный в голову при защите обоза, он лежал без движения в своей палатке, зато пан Володыевский, хотя весь и окровавленный, чувствовал себя неудовлетворенным и выскочил в числе первых. Схватки длились до вечера. Рыцари с валов смотрели на бой, как на красочное зрелище. Мундир пана Володыевского мелькал по всему полю. Скшетуский обратил на него внимание пана Лянцкоронского, а Заглоба, хотя пан Михал и не мог его слышать, поощрял его криками и только изредка обращался к стоящим поблизости солдатам:

— Посмотрите, господа! Это я его выучил действовать саблей. Хорошо! Отлично! Ей-Богу, он скоро со мной сравняется!

Но солнце зашло, и бой подходил к концу. На поле остались лишь бездыханные тела людей и трупы лошадей. В городе зазвонили к вечерне.

Ночь надвигалась медленно, но мрак разгоняло зарево пожаров вокруг. Горели Залостицы, Люблянки, Кретовицы, Вахловка — вся окрестность пылала. Ночью дым казался красным, звезды бледно светились на розовом фоне неба. Стаи птиц из лесов, зарослей, с прудов с громкими криками поднимались и кружились в воздухе, освещенные пожаром, словно летучие огоньки. В лагере скот, пораженный невиданным зрелищем, издавал жалобное мычание.

— Не может быть, — говорили между собою старые солдаты, — чтобы один татарский отряд мог учинить столько пожаров; наверное, это приближается Хмельницкий с казаками и всею ордой.

Гетмана ждали в эту ночь. Солдаты все до единого были на конях, народ усыпал крыши и башни. Все сердца бились неспокойно. Женщины рыдали в костелах, простирая руки к Святым Дарам. Тревожное ожидание тяготело над всем городом, крепостью и лагерем.

Но ждать пришлось недолго. Ночь еще не наступила, как на горизонте показались первые шеренги татар и казаков, за ними другие, третьи, десятые, сотые, тысячные. Можно было подумать, что это все леса сорвались со своих корней и идут на Збараж. Напрасно глаза человека искали границы этих полчищ далеко, необозримо далеко чернели массы людей и лошадей, теряясь в дымке и зареве пожарищ Они шли, словно саранча, которая покрывает всю землю своим страшным, подвижным покровом. Наконец, за четверть мили от крепости, казаки остановились и начали разжигать костры.

— Видите костры? — шептали солдаты. — Они тянутся дальше, чем конь может проскакать без остановок.

— Иисус, Мария! — сказал Заглоба Скшетускому. — Вы знаете, что у меня сердце льва, что я не ведаю страха, но все-таки желал бы, чтоб их до утра черти прибрали. Ей-Богу, их уж чересчур много. И в долине Иосафата, пожалуй, такой толкотни не было. Скажите, пожалуйста, чего нужно этим злодеям? Чего всякий дурак не сидит дома, не справляет спокойно барщины? Чем мы виноваты, что нас Господь Бог сотворил панами, а их мужиками и приказал повиноваться нам? Тьфу! Меня злоба разбирает! Кроткий я человек, на все уступки согласный, но для них было бы лучше не доводить меня до каленья. Слишком много дали им воли, слишком много хлеба, вот они и расплодились, как мыши на гумне, а теперь аж на котов кидаются. Погодите ужо! Тут есть один коток, который прозывается князем Еремией, и другой, которого зовут Заглоба! Как вы думаете, пойдут они на переговоры? Если бы они изъявили покорность, то ведь можно было бы даровать им жизнь, а? Одно меня лишает покоя: достаточно ли в лагере провианта? А, черт возьми! Посмотрите: одни огни за теми огнями и дальше… все огни! Ах, чума бы на вас напала!

— Что вы тут толкуете о переговорах, — сказал Скшетуский, — если они думают, что мы находимся в их руках и завтра они возьмут нас?

— Но ведь не возьмут? Нет?

— Все в Божией власти. Во всяком случае, если здесь князь, им недешево это достанется.

— Как вы меня утешили. Мне вовсе нет дела, дешево или дорого, мне нужно, чтобы мы им совсем не доставались.

— Для настоящего солдата большая честь — сознание, что он не зря отдает свою жизнь.

— Верно, верно… Провалиться бы им всем вместе с вашим утешением!

К беседующим подошли пан Подбипента и Володыевский.

— Говорят, ордынцев и казаков полмиллиона, — сказал литвин.

— Чтоб язык у вас отсох! — воскликнул Заглоба. — Хороша новость!

— При штурмах их легче бить, чем в поле, — кротко заметил пан Лонгинус.

— Коль скоро наш князь и Хмельницкий столкнулись, — сказал пан Михал, — то и говорить нечего о мирных переговорах. Или пан, или пропал! Завтра будет решительный день!

И он весело потер руки.

Маленький рыцарь был прав. За время этой долгой войны два льва еще не становились друг против друга. Один громил гетманов и вождей, другой — атаманов казацких, за тем и за другим следом шла победа, тот и другой были грозою неприятелю, но только теперь должно было решиться, на чью сторону при прямом столкновении склонится победа. Вишневецкий смотрел с окопов на сонмища татар и казаков, тщетно стараясь объять их взглядом, Хмельницкий поглядывал на замок и лагерь и думал про себя: "Там самый страшный враг мой; если одолею его, кто станет сопротивляться мне?".

Легко было догадаться, что битва меж двумя этими полководцами будет долгая и ожесточенная, но исход ее едва ли подлежал сомнению. Князь Лубен и Вишневца стоял во главе пятнадцати тысяч человек, включая в это число и прислугу, за народным вождем шел весь люд степей от Азовского моря и Дона до устья Дуная. С ними шел хан во главе Крымской, Белгородской, Ногайской и Добруджской орд, шли низовцы и неисчислимые толпы черни, из степей, яров, городов, городков, деревень и хуторов и все те, что когда-то служили в панских или коронных полках; шли черкесы, валахи, силистрийские и румелийские турки, шли даже ватаги сербов и болгар. Казалось, это было новое переселение народов, которые бросили свои степные поселения и потянулись на запад, чтобы занять новые земли, создать новое государство.

Таково было соотношение борющихся сил… горсть против тысяч, островок в сравнении с морем! Неудивительно, что не одно сердце билось тревогой и что не только этот город, но и вся республика смотрели на одинокий лагерь, окруженный тучами диких воинов, как на могилу рыцарей и великого их вождя.