Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

— На валы! На валы! — повторило несколько смелых голосов. А Гросвайер, человек смелый и энергичный, сказал:

— Меня утешает ваша решимость, и знайте, что князь не уехал бы, не обдумав защиты. Каждый знает, что ему надо делать. Случилось то, что должно было случиться. Защита в моих руках, и я буду защищаться до последней капли крови.

Сердца павших духом снова оживились надеждой; Цихоцкий, видя это, сказал:

— Его светлость князь прислал меня объявить, что неприятель близко. Поручик Скшетуский столкнулся с двухтысячным чамбулом, который он разбил. Пленные говорят, что за ними идут огромные полчища.

Известие это произвело огромное впечатление. Наступило минутное молчание; сердца забились сильнее.

— На валы! — воскликнул Гросвайер.

— На валы! На валы! — повторили присутствующие офицеры и горожане.

Вдруг под окнами раздались крики; послышался говор тысячи голосов, слившийся в сплошной неопределенный гул, похожий на шум морских волн. Двери с треском распахнулись, и в залу вбежало несколько горожан; прежде чем совещавшиеся успели спросить их, в чем дело, раздались крики:

— На небе зарево! Зарево!

— На валы! — еще раз повторил Гросвайер. — На валы!

Зала опустела. Через несколько минут пушечные выстрелы, потрясая городские стены, возвестили жителям города, предместья и окрестных деревень, что неприятель подходит.

На востоке все небо уже побагровело, казалось, к городу приближается огненное море.

Князь между тем шел к Замостью и, разбив по пути чамбул, о котором Цихоцкий говорил горожанам, занялся исправлением и осмотром этой внушительной крепости, которую он вскоре сделал неприступной. Скшетуский вместе с паном Лонгином Подбипентой и частью своего отряда остался в крепости, при Вейгере, старосте валецком, а князь пошел в Варшаву, испросить у сейма средств для набора новых войск, а вместе с тем и принять участие в выборах короля. На этих выборах решалась участь Вишневецкого и всей Речи Посполитой: если бы на престол был избран королевич Карл, то победу одержала бы партия войны, а князю досталось бы главное начальство над всеми военными силами Речи Посполитой, и тогда началась бы борьба с Хмельницким на жизнь и на смерть. Королевич Казимир хотя и был известен своим мужеством и знанием дела, но считался сторонником политики канцлера Оссолинского, следовательно, политики переговоров и уступок. Оба брата не жалели обещаний и старались привлекать к себе сторонников; силы обеих партий были равны, и никто поэтому не мог предвидеть результата выборов. Сторонники канцлера боялись, как бы Вишневецкий, благодаря росту своей славы и любви к нему солдат и шляхты, не склонил умы на сторону Карла; князь именно в силу этих причин хотел лично поддержать своего кандидата. Поэтому-то он и торопился в Варшаву, уверенный, что Замостье надолго задержит силы Хмельницкого и татар. Львов, по всей вероятности, можно было считать спасенным, так как Хмельницкий ни в коем случае не мог тратить много времени на этот город, раз перед ним было более сильное Замостье, которое преграждало ему путь в самое сердце Речи Посполитой. Мысли эти подкрепляли князя и наполняли надеждой его сердце, изнемогавшее при виде бедствий отчизны. Он был уверен, впрочем, что если даже будет избран Казимир, то и тогда война неизбежна и страшный бунт должен быть залит морем крови. Он надеялся, что Речь Посполитая выставит еще раз сильную армию, ибо самые переговоры будут действительны лишь тогда, когда Речь Посполитая сможет опереться на военную силу.

Убаюканный такими мыслями, князь ехал с несколькими полками в сопровождении Заглобы и Володыевского. Заглоба клялся всеми святыми, что добьется избрания королевича Карла, так как умеет говорить со шляхетской братией и знает, как надо обращаться с ней. Володыевский командовал княжеским конвоем. В Сеннице, недалеко от Минска, князя ожидала радостная и вместе с тем неожиданная встреча — он съехался с княгиней Гризельдой, которая для большей безопасности переезжала из Бреста Литовского в Варшаву, надеясь, что туда придет и князь. Они нежно встретились после долгой разлуки. Княгиня, несмотря на то что обладала железной силой воли, была так взволнована, что не смогла успокоиться в течение нескольких часов: бывали такие минуты, что она не надеялась больше видеть князя, а между тем Бог дал ему вернуться, и притом стяжать такую славу, какой никогда и никто из рода Вишневецких не пользовался. Он был теперь великим вождем, надеждой Речи Посполитой. Княгиня, отрываясь каждую минуту от его груди, со слезами глядела на его исхудавшее, почерневшее лицо, на его высокий лоб, изборожденный морщинами забот и трудов, на эти воспаленные от бессонных ночей глаза и заливалась слезами, которым вторил весь ее двор. Княжеская чета понемногу успокоилась и пошла в обширный церковный дом; здесь начались расспросы о друзьях, о придворных и рыцарях, составлявших как бы одну семью и память о которых была неразрывно связана с воспоминаниями о Лубнах. Князь прежде всего успокоил княгиню насчет Скшетуского, сказав, что он потому остался в Замостье, что не хотел в своем горе окунуться в столичный шум и предпочел лечить свои сердечные раны тяжелой военной жизнью. Потом князь представил княгине Заглобу и рассказал о его подвигах,

— Это — несравненный муж, — сказал князь, — который не только вырвал княжну Курцевич из рук Богуна, но даже провел ее сквозь войска Хмельницкого и татар и вместе с нами, к великой славе своей, отличился под Константиновом.

Услышав это, княгиня не жалела похвал Заглобе и несколько раз давала ему целовать свою руку, обещая в будущем лучшую награду, а "несравненный муж" кланялся и поглядывал на фрейлин. Хотя шляхтич был уже стар и не мог ничего ждать от прекрасного пола, но все же ему было приятно, что дамы столько наслышались о его подвигах. При этой радостной встрече было немало и печали, ибо когда на вопросы княгини о знакомых рыцарях князь отвечал: "Убит", "Убит", "Пропал без вести", то каждый раз княгиня не могла удержаться от слез: плакали и фрейлины, ибо при этом называлось не одно дорогое для них имя.

Радость перемешивалась с печалью, слезы — с улыбками. Но больше всех был огорчен пан Володыевский: напрасно поглядывал он по сторонам — княжны Варвары нигде не было. Правда, среди воинских трудов, постоянных битв, стычек и походов он уже немного забыл о ней, — насколько он был влюбчив, настолько и непостоянен; но теперь, когда маленький рыцарь снова увидел весь женский штат княгини и когда перед его глазами воскресла вся лубенская жизнь, ему пришло в голову, что недурно было бы немножко отдохнуть и снова за кем-нибудь поухаживать. Но когда этого не случилось, а прежнее чувство, как назло, ожило снова, Володыевский огорчился и был похож на мокрую курицу. Голова его склонилась на грудь, усики, обыкновенно закрученные вверх и торчавшие, как у жука, повисли вниз; нос вытянулся, с лица исчезла веселость; он даже не шевельнулся, когда князь расхваливал его мужество и подвиги. Что значили для него теперь эти похвалы, если она не могла их слышать?