Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

— Ну, кому жизнь, кому смерть! — твердо обратился Богун к шляхте. — Можем идти!

— Пора! — отвечали все, затыкая за пояс полы кунтушей и беря сабли под мышки.

Они вышли из корчмы и пошли к реке, которая протекала среди кустов боярышника, шиповника и диких слив. Ноябрь сорвал уже листья с кустов, и густая чаща чернела траурной полосой до самого леса. День был неяркий, но светлый, и солнце золотило голые ветви деревьев и заливало светом песчаный откос, тянувшийся вдоль правого берега реки. Противники направились прямо к этому откосу.

— Остановимся тут, — сказал Заглоба.

— Хорошо! — ответили все.

Заглоба становился все тревожнее, наконец подошел к Володыевскому и шепнул ему:

— Послушайте…

— Ну!

— Ради бога, старайтесь! В ваших руках судьба Скшетуского, свобода княжны, ваша и моя жизнь: если он убьет вас, то мне с ним не справиться.

— Зачем же вы его вызвали?

— Слово сказано! Я на вас надеялся… Я уж стар, у меня одышка, а он скачет, как козел, — это ловкач.

— Постараюсь, — сказал маленький рыцарь.

— Помогай вам Бог! Не бойтесь!

— Чего же мне бояться?!

В эту минуту к ним подошел один из Селицких.

— Хорош гусь ваш казак, — шепнул он, — он держит себя как ровня, — удали в нем сколько! Должно быть, мать его на какого-нибудь шляхтича засмотрелась.

— Ну, скорей шляхтич на его мать загляделся, — сказал Заглоба.

— И мне так кажется, — сказал Володыевский.

— Становитесь! — крикнул Богун.

Богун стал против Володыевского, шляхта окружила их.

Володыевский, как человек в этих делах опытный, попробовал сначала ногой, тверд ли песок, потом осмотрел кругом все неровности почвы, и видно было, что он относился к делу не легкомысленно. Ему предстояло бороться с самым славным рыцарем Украины, о котором народ слагал песни и имя которого было знакомо всей Руси до самого Крыма. Володыевский, простой драгунский поручик, ждал от этого поединка либо славной смерти, либо славной победы и не пренебрегал ничем, чтобы быть достойным такого соперника. Он был очень серьезен, и Заглоба, заметив это, даже испугался. Между тем Володыевский, осмотрев местность, стал снимать куртку.

— Холодно, — сказал он, — но мы скоро согреемся;

Богун последовал его примеру, и они, сбросив верхнюю одежду, остались в одних лишь шароварах и рубахах; оба засучили рукав на правой руке.

Каким жалким казался маленький рыцарь перед сильным и рослым атаманом! Его почти совсем не было видно. Присутствующие с тревогой смотрели на широкую грудь казака, на его сильные мускулы и на Володыевского, маленького петушка, который собирался бороться с могучим степным ястребом. Ноздри Богуна широко раздувались, точно он заранее чуял запах крови, черные волосы свесились до самых бровей, сабля слегка дрожала в его руке, а дикие глаза его впились в противника.

Он ждал команды.

Володыевский осмотрел лезвие сабли, пошевелил рыжими усами и стал в позицию.

— Быть резне! — сказал Харламп Селицкому.

Вдруг раздался дрожащий от волнения голос Заглобы:

— Во имя Божие! Начинайте!

Мелькнули сабли, лезвия с лязгом скрестились. Но вдруг место сражения сразу переменилось: Богун как бешеный бросился на Володыевского, и тот должен был отскочить на несколько шагов назад; свидетели тоже отступили. Удары Богуна были так быстры, что глаза изумленных свидетелей не могли за ними уследить — казалось, будто Володыевский окружен ими и что один Бог может вырвать его из этого огненного круга. Удары слились в беспрерывный свист. Атаманом овладело бешенство, и он как ураган напирал на Володыевского, а маленький рыцарь все отступал и защищался: его правая рука почти не двигалась, лишь кисть описывала едва заметные полукруги, он подхватывал удары Богуна, подставлял лезвие под лезвие, парировал удары и снова прикрывал себя саблей, все отступая и впиваясь глазами в казака; он на вид был совершенно спокоен, и лишь на щеках его выступили красные пятна.

Заглоба закрыл глаза и прислушивался к ударам.

— Еще защищается? — спрашивал он.

— Защищается! — шептали Селицкие и Харламп.

— Он уже прижал его к самому откосу, — тихо прибавил Кушель.

Заглоба открыл глаза и взглянул.

Володыевский оперся спиной на откос, но, видно, не был еще даже ранен, лишь румянец стал ярче и на лбу выступил пот.

Сердце Заглобы забилось надеждой.

"Володыевский ведь знаменитый рубака, — подумал он, — да и тот наконец устанет".

Лицо Богуна побледнело, пот струйками стекал по лбу, сопротивление только усиливало его бешенство; белые зубы сверкали из-под усов, из груди вырывался тяжелый хрип.

Володыевский не спускал с него глаз и продолжал защищаться.

Вдруг, почувствовав за спиной откос, он съежился, и зрителям показалось, будто он падает, а он между тем нагнулся, присел и как камень ударил в грудь казака.

— Атакует! — сказал Заглоба.

— Атакует, — повторили другие.

Атаман начал отступать, а маленький рыцарь, испробовав силу противника, наступал на него так быстро, что у присутствующих захватило дыхание; он, видно, был возбужден, и его маленькие глазки искрились; он то приседал, то вскакивал, мгновенно менял позицию, делал круги около Богуна и заставлял его вертеться на месте.

— Вот мастер! — воскликнул Заглоба.

— Погибнешь! — крикнул Богун.

— Погибнешь! — как эхо ответил Володыевский.

Вдруг казак приемом, знакомым лишь первейшим мастерам, перекинул саблю из правой руки в левую и ударил так сильно, что Володыевский упал на землю, точно сраженный громом.

— Господи! — вскрикнул Заглоба.

Но Володыевский упал нарочно, и сабля Богуна разрезала только воздух, а маленький рыцарь вскочил, как дикий кот, и всей длиной лезвия ударил казака прямо в грудь.

Богун зашатался, отступил на шаг и, собрав последние силы, взмахнул еще раз саблей; Володыевский ловко отбил удар и сам ударил Богуна еще два раза в голову — сабля выскользнула из ослабевших, бессильных рук Богуна, и он упал лицом в песок, на который тотчас же полилась широкая струя крови.

Ильяшенко, присутствовавший при поединке, бросился к атаману.

Свидетели несколько минут не могли произнести ни слова. Володыевский тоже молчал, опершись обеими руками на саблю, и тяжело дышал.

Заглоба первый прервал молчание.

— Пан Михал, приди в мои объятия! — сказал он с нежностью. Все окружили Володыевского.

— Однако вы рубака чистейшей воды! — говорили Селицкие.

— Видно, в тихом омуте черти водятся, — сказал Харламп, — но я буду с вами биться, чтоб не сказали, будто я струсил, и хотя вы, может, и убьете меня, а все же я вас поздравляю.

— Оставили вы бы лучше ваши недоразумения, и нечего драться, — сказал Заглоба.