Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

Атаман не отвечал, и снова они углубились в свои мысли и заботы, а пан Заглоба повторял время от времени: "Так, так, делать нечего!"

Прошло несколько часов. Солнце ушло к западу, на Чигирин, с востока подул холодный ветерок. Пан Заглоба снял рысий колпак, провел рукой по вспотевшей голове и повторил еще раз:

— Так, так, делать нечего!

Богун точно очнулся от сна.

— Что ты сказал?

— Говорю, что сейчас стемнеет. Далеко еще?

— Недалеко.

Действительно, через час совершенно стемнело. Они въехали в густой яр; на краю яра блеснул огонек.

— Это Розлоги! — сказал вдруг Богун.

— Да? Брр! Что-то холодно в лесу! Богун придержал лошадь.

— Подожди-ка! — сказал он.

Заглоба взглянул на него. Глаза атамана, которые обладали тем свойством, что светились в темноте, теперь горели как факелы.

Они долгое время стояли неподвижно на краю яра. Наконец вдали послышалось фырканье лошадей. Это подъезжали из глубины леса казаки Богуна.

Есаул приблизился к Богуну за распоряжениями; тот прошептал ему что-то на ухо, и казаки остановились.

— Едем! — сказал Заглобе Богун.

Вскоре перед ними показалась темная масса дворовых строений, сарай и колодезные журавли. На дворе было тихо. Собаки не лаяли. Полная золотая луна заливала своим светом постройки. Из сада доносился запах цветущих вишен и яблонь. Всюду было так спокойно, ночь была такая дивная, что недоставало только звуков торбана под окнами красавицы-княжны.

Кое-где в окнах светился еще огонь.

Два всадника подъехали к воротам.

— Кто там? — раздался голос ночного сторожа.

— Не узнаешь меня, Максим?

— Это ваша милость! Слава богу!

— Во веки веков! Отворяй. Ну, что у вас?

— Все хорошо. Ваша милость давно уж не были в Розлогах.

Ворота пронзительно заскрипели, через канаву перекинули мост, и всадники въехали во двор.

— Слушай, Максим, не запирай ворот и не подымай моста, мы сейчас едем назад.

— Что же, ваша милость, точно за огнем?

— За огнем и есть… Привяжи лошадей к столбу.

Курцевичи еще не спали. Они ужинали в сенях, увешанных разным оружием и тянувшихся во всю ширину дома, от майдана до сада с другой стороны. При виде Богуна и Заглобы все вскочили. На лице княгини выразилось не только удивление, но неудовольствие и страх. Молодых князей было только двое: Симеон и Николай.

— Богун! — воскликнула княгиня. — А ты здесь что делаешь?

— Приехал тебе поклониться, мать. Разве ты не рада мне?

— Рада-то рада, а все ж чудно мне, что ты приехал; я слыхала, что ты Чигирин охраняешь. А кого еще послал нам Господь?

— Это пан Заглоба, шляхтич, мой приятель!

— Мы рады вашей милости, — сказала княгиня.

— Рады, — повторили Симеон и Николай.

— Пани, не вовремя гость — хуже татарина, — отозвался Заглоба, — но ведомо и то, что, кто хочет попасть в царствие небесное, должен путника приютить, голодного накормить и жаждущего напоить.

— Так садитесь, ешьте и пейте, — сказала старая княгиня. — Спасибо, что приехали. Но тебя, Богун, я никак не ожидала; должно быть, у тебя какое-нибудь дело ко мне?

— Может, и есть, — медленно сказал атаман.

— Какое же? — тревожно спросила княгиня.

— Придет пора, поговорим… дайте отдохнуть. Я прямо из Чигирина еду.

— Значит, спешил к нам?

— А куда же мне спешить, как не к вам? Княжна здорова?

— Здорова, — сухо ответила княгиня.

— Хотел бы я ею глаза натешить!

— Елена спит.

— Жаль. Я недолго здесь останусь.

— А куда же ты едешь?

— Война, мать, некогда. Гетманы каждую минуту могут меня в поле отправить, а мне жаль бить запорожцев. Мало ль ездили мы с ними за турецким добром, правда, князья? По морю плавали, хлеб-соль ели, пили-пировали вместе, а теперь мы их враги.

Княгиня быстро взглянула на Богуна. В голове у нее мелькнула мысль, что Богун намерен пристать к мятежникам и приехал узнать настроение ее сыновей.

— А что же ты думаешь делать? — спросила она.

— Я, мать, что ж… Хоть и тяжело своих бить, да надо.

— Так и мы сделаем, — сказал Симеон.

— Хмельницкий — изменник! — прибавил Николай, младший.

— Пусть по ним черти панихиды служат! — прибавил Заглоба.

Богун продолжал:

— Так то все на свете, — сегодня тебе человек приятель, а завтра — Иуда. Никому нельзя верить на свете.

— Только добрым людям, — сказала княгиня.

— Конечно, добрым людям можно верить. Поэтому-то я и верю вам и люблю вас: вы добрые люди, а не изменники…

Было что-то такое странное в голосе атамана, что на минуту воцарилось глубокое молчание. Пан Заглоба смотрел на княгиню, моргая здоровым глазом, а княгиня впилась глазами в атамана. Он продолжал:

— Война не живит людей, а морит, — потому я и хотел повидаться с вами перед походом… Кто знает, вернусь ли, а вы меня пожалеете, ведь вы мои сердечные друзья, не правда ли?

— Видит бог! Мы тебя с детства знаем.

— Ты наш брат, — прибавил Симеон.

— Вы князья и шляхтичи, но казаком не брезговали, принимали его в своем доме, родную дочь обещали. Вы ведь знали, что казаку не жить без нее и сжалились над казаком.

— Ну что об этом говорить, — быстро сказала княгиня.

— Нет, мать, есть о чем говорить; вы мои благодетели, а я просил вот этого шляхтича, друга моего, чтобы он усыновил меня и дал мне свой герб, чтобы вам не было стыдно отдавать дочь за казака. Он согласен на это, и мы будем хлопотать на сейме, а после войны я поклонюсь пану великому гетману, который благоволит ко мне, может, он поддержит, он ведь и Кшечовскому выхлопотал дворянскую грамоту.

— Помоги тебе Господь! — сказала княгиня.

— Вы люди искренние, спасибо вам. Но перед войной я хотел бы еще раз услышать от вас, что вы отдадите за меня девку и сдержите ваше слово, — шляхетское слово — не ветер, а вы ведь шляхта и князья.

Атаман говорил медленно и торжественно, но в голосе его дрожала угроза, требование, чтобы они соглашались на все, чего он хотел.

Старая княгиня взглянула на сыновей, а те на нее. Некоторое время царило молчание. Вдруг сокол, сидевший на шесте, закричал, хотя до рассвета было еще далеко, за ним начали кричать и другие, большой орел проснулся, взмахнул крыльями и заклекотал.

Дрова в печке погасли; в комнате стало темно и мрачно.

— Николай, прибавь огня, — сказала княгиня. Молодой князь подбросил дров.

— Что же, обещаете? — спросил Богун.

— Мы должны спросить Елену.

— Пусть она говорит за себя, а вы за себя; обещаете ли?

— Обещаем, — сказала княгиня.

— Обещаем, — повторили князья.

Богун вдруг встал и, обращаясь к Заглобе, сказал громко:

— Мосци-пане Заглоба, поклонись и ты, может быть, и тебе пообещают!

— Что ты, казак, пьян, что ли? — крикнула княгиня.

Богун вместо ответа достал письмо Скшетуского и, подавая его Заглобе, сказал: