Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)

— Удивительный поход! — говорил он. — Под Черниговом нам грозил огонь, а здесь заливает водой.

Действительно, земля не смогла служить здесь твердой опорой ногам, тряслась и поддавалась, как будто хотела проглотить тех, кто двигался на ней.

Войска переправлялись через Припять четыре дня, а потом почти каждый день им приходилось переходить реки и речонки, протекавшие по вязким берегам; мостов нигде не было, люди выбивались из сил, чтобы выбраться из этого проклятого фая. Князь спешил, гнал, велел рубить лес, устилать дороги и продолжал двигаться вперед. Солдаты, видя, что он с утра до ночи неразлучен с войском и сам следит за работами, не смели роптать, хотя труды их превышали человеческие силы. У лошадей начали слезать копыта, многие падали под тяжестью пушек, а самые важные полки, как гусары Скшетуского и Зацвилиховского, взялись за топоры и принялись мостить дорогу. Это был славный поход, в холоде, голоде и воде, но воля любимого полководца и одушевление солдат разрушали все преграды. До сих пор еще никто не осмеливался вести войска весной, при разливе вод. К счастью, тот поход не был ни разу задержан нападениями неприятеля. Народ был тихий, спокойный и не думал о бунте, хотя казаки и подговаривали его примкнуть к ним. Они смотрели сонными глазами на проходящие мимо отряды, давали проводников и исполняли с покорностью все требования. Видя эту покорность, князь сдерживал своеволие своих солдат, и за ним не раздавались ни проклятия, ни жалобы, ни рыдания, а напротив, когда в деревнях узнавали потом, что это был князь Ерема, люди покачивали головой и говорили:

— Он — добрый князь.

Наконец после двадцатидневных усилий княжеские войска вступили в Украину. "Ерема идет!" — раздалось по городам и деревням, от Диких Полей до Чигирина и Ягорлика, и при этом известии из рук мужиков выпадали косы, вилы, ножи, лица бледнели, чернь бежала толпами на юг, как стадо волков при звуках охотничьего рога; блуждающий с целью грабежа татарин соскакивал с коня и прикладывал ухо к земле, прислушиваясь к шуму, а в уцелевших еще церквах звонили в колокола и пели: "Тебя, Боже, хвалим!"

А этот грозный лев остановился уже у порога восставшего края, отдыхая и собираясь с новыми силами.

Простояв некоторое время в Корсуни, Хмельницкий отступил к Белой Церкви и там остановился. Орда расположилась на другой стороне реки, пустив свои загоны по всему киевскому воеводству, так что напрасно беспокоился Подбипента, что ему не хватит татарских голов. Скшетуский отгадал, что запорожцы, пойманные Понятовским под Каневом, дали ложные сведения: Тугай-бей не только не ушел, но даже не двигался к Чигирину; к нему со всех сторон собирались все новые и новые чамбулы. Сюда же пришли азовский и астраханский царьки, никогда до сих пор не бывавшие в Польше, с четырьмя тысячами воинов и, кроме того, двенадцать тысяч ногайских татар, двадцать тысяч белгородских и буджацких, прежде заклятых врагов Запорожья, а теперь верных союзников.

Наконец прибыл сюда и сам Ислам-Гирей с двенадцатью тысячами перекопцев. От этих приятелей Запорожья страдала не только Украина и шляхта, но и весь русский народ, у которого они жгли деревни, захватывали имущество и забирали в плен женщин и детей. Единственным спасением для мужика являлось теперь бегство к Хмельницкому, где он из жертвы превращаяся в палача и сам опустошал свою родину; зато не подвергалась опасности его жизнь.

Несчастный край! В начале бунта его опустошил Николай Потоцкий, потом запорожцы и татары, явившиеся будто бы для его спасения, а теперь еще грозил Иеремия Вишневецкий. Все бежали к Хмелю, даже шляхта, потому что другого исхода не было. Благодаря этому силы Хмельницкого увеличивались, и если он не двинулся в глубь Польши, а остался в Белой Церкви, то только для того, чтобы водворить порядок в этой дикой, разнузданной толпе.

В его железных руках она быстро превращалась в боевую силу. Кадры запорожцев были готовы, чернь разделена на полки, для которых он выбирал в полковники опытных атаманов; а чтобы приучить их к военному делу, он посылал отдельные отряды брать замки; народ этот был храбр и быстро освоился с огнем и кровавым видом войны благодаря татарским нашествиям. Двое полковников, Ганджа и Остап, пошли на Нестервар и, взяв его приступом, истребили всех евреев и всю шляхту. Князю Четвертинскому отрубил голову на пороге замка его собственный мельник, а княгиню Остап взял в неволю. Все действия казаков сопровождались успехом; страх отнимал мужество у ляхов и вырывал оружие из их рук. Но полковники не довольствовались этим и приставали к Хмельницкому, чтобы он перестал пьянствовать и заниматься гаданьем и повел их к Варшаве, не давая ляхам опомниться от страха. Пьяная чернь осаждала по ночам квартиру Хмеля; требуя, чтобы он вел ее против ляхов. Он вызвал бунт и вдохнул в него страшную силу, но сила эта тянула и его самого к неведомой будущности, на которую он смотрел мрачным взором, стараясь угадать ее своей тревожной душой. Он один только знал, сколько силы таится под наружным бессилием Польши. Он затеял бунт, одержал победы под Желтыми Водами, под Корсунью, поразил коронные войска а дальше что?

Он собирал на совет своих полковников и, обводя их взглядом, от которого все дрожали, задавал им все тот же вопрос: "Чего вы хотите? Идти на Варшаву? Ведь сюда придет Вишневецкий, побьет ваших жен и детей и двинется за нами со всею шляхтою, окружит нас со всех сторон, и мы погибнем если не в бою, то на колах На татарскую дружбу нечего рассчитывать: сегодня они с нами, а завтра уйдут в Крым или продадут нас тем же ляхам. Что же дальше? Говорите! Идти на Вишневецкого? Он и татарским, не только нашим войскам даст отпор, а тем временем в самом центре Польши соберутся войска и придут ему на помощь. Выбирайте…" Но полковники молчали.

— Что же вы притихли и не пристаете, чтобы я шел в Варшаву? Если не знаете, что делать, предоставьте все мне, а я, Бог даст, сумею уберечь и ваши головы, и головы всех запорожских молодцов.

Оставалось одно: перемирие. Хмельницкий знал хорошо, что этим путем можно многого добиться от Польши; он рассчитывал, что сейм скорей согласится на уступки, чем на войну, которая должна быть продолжительна и тяжела. Наконец, он знал, что в Варшаве есть сильная партия, во главе которой стоит король (о смерти его они еще не знали; весть эта дошла до Хмельницкого только после 12 июня) с канцлером и другими вельможами. Партия эта могла остановить неимоверно быстрый рост состояния магнатов, создать из казаков силу и, заключив с ними вечный мир, пользоваться ими для внешней войны. При таких обстоятельствах Хмельницкий мог рассчитывать на получение гетманской булавы из рук короля и на бесчисленные уступки для казаков; вот почему он так долго оставался в Белой Церкви. Он только вооружался, рассылал приказы, собирал народ, создавал целые армии, брал замки, так как знал, что переговоры начнут только с сильным неприятелем, но в глубь Польши не шел. О, если бы переговоры повели за собою мир! Он совсем обезоружил бы тогда Вишневецкого, а если бы князь продолжал воевать, то мятежником считался бы не он, Хмельницкий, а князь; и тогда он мог бы пойти на Вишневецкого, но уже по приказанию сейма и короля, и тогда настал бы наконец последний час не только Вишневецкого, но и других вельмож.