Эдгар Доктороу - Марш

Эт-точно!

Да, здесь мокро, холодно — ноябрь, ночь, — и жрать охота, но мы живы, и положение у нас все-таки чуточку лучше, чем у тех, что ежеминутно падают мертвыми в каждом штате Конфедерации. А то, что живы мы благодаря способности свернуть с прямого пути то в одну сторону, то в другую, ориентируясь по обстановке, показывает, что есть, есть в нас нечто, какой-то дар Божий! Да вообще я чувствую в этом Божий Промысел, и мне жаль, что ты этого не видишь. Я буду молиться, чтобы Он не наказывал тебя за неблагодарность. А еще за то, что вечно ты во всем обвиняешь меня.

Милое дело, их поставили на два через четыре, но вот уже и небо побледнело, а смены все нет! Дождь перестал, задул ветер, будто раздувая рассвет. Внизу показался лагерь — раскисшая, лишенная растительности грязная плешь с ручейками болотной воды, текущими прямо сквозь стены форта. Пленные, не имеющие для укрытия даже шляп, выбирались из залитых водой земляных нор, где они спали. С первыми лучами холодного солнца все были на ногах, повылезали, стояли, скрючившись, дрожа и пританцовывая на месте. Кашель, то одиночный, то целыми залпами раздававшийся в их толпе, бил Уиллу в уши как ружейная пальба. Все поглядывали на кухонный барак, но там даже дымок над трубой не вился.

За дальней стеной форта сквозь сосны виднелась река, быстрая и вспухшая от затяжных дождей.

И вонь — в то утро вонь стояла в лагере хуже обычного: воняли открытые сортиры, да и с похоронной траншеи, вырытой как раз под их постом и кое-как забросанной землей, дождь смыл всю верхнюю присыпку. Там и сям торчали тела. Чтобы не смотреть, Уилл повернулся в другую сторону, пытаясь сквозь всю эту гадость уловить запах соснового леса. И тут увидел охранников, которые бежали с фонарями и собаками.

Вскоре пленных федералов — промокших, грязных, истощенных так, что от них оставалась кожа да кости, — построили на дороге и погнали в городок Миллен на железную дорогу. В колонне было больше тысячи человек, и у некоторых хватало сил и присутствия духа, чтобы роптать — зачем это нас, дескать, вывели из лагеря и гонят в Миллен? Через каждые двадцать ярдов вдоль колонны шагали охранники с винтовками, некоторые еще и с собаками. Арли, шедший ближе к голове колонны, стал понемногу отставать, пока не поравнялся с Уиллом. Ни по какой железной дороге мы никуда не поедем, — сказал он. — Ты слышишь меня?

Слышу.

Там, куда они приедут, жрачки будет еще меньше. Смотри на меня и делай как я, — прошептал Арли.

Ну вот, опять двадцать пять! — отозвался на это Уилл.

У дебаркадера стоял длинный состав из товарных вагонов с двумя паровозами, которые пыхтели котлами, со свистом выпуская струи пара и густой черный дым. Когда вагон заполнялся, дверь задвигали и запирали. Некоторых пленников, которые уже не могли ходить, заносили в вагоны на плечах их товарищи. Арли, по пятам за которым следовал Уилл, стал переходить от вагона к вагону в хвост поезда, будто бы для того, чтобы удваивать охрану каждый раз, когда подошло время закрывать двери. Вид у Арли при этом был самый деловой: мушкет на изготовку, прищуренным глазом — зырк! — а ну, кто там бежать собрался?! Так они добрались до последнего вагона, и, выбрав момент, когда офицеры спешились и стали совещаться, разглядывая вынутые из планшетов карты, Арли и Уилл, быстренько обогнув последний вагон, забежали за угол пакгауза.

Тут им опять открылась река. Все та же река Огичи, около которой располагался лагерь. На дальнем берегу стоял отряд федеральной кавалерии, беспомощно наблюдая за погрузкой. Наконец паровоз свистнул, вагоны лязгнули, поезд пошел.

Надо будет когда-нибудь, — сказал Уилл, — сходить к этому, как они там называются-то? — ну, которые ширину лба мерят и длину носа, как их?

Хрю… Фрю… Френологи, — блеснул ученостью Арли.

Во-во. Прийти к такому и спросить… ну, то есть если я по какой-нибудь странной случайности в живых останусь — что у меня такое с башкой, что я слушаюсь тебя, в какую бы новую передрягу ты нас ни впутал.

Да нормальная у тебя башка, — сказал Арли. — Здравый совет от подставы отличаешь, если тебе, конечно, хорошо объяснить.

И вот они уже опять в лагере, пустом за исключением двух-трех умирающих пленников в колодках да нескольких уже умерших этой ночью. Арли разделся, увязал мокрую форму конфедерата в комок и бросил в выгребную яму. Показывая Уиллу, что делать дальше, вывозился, голый, в грязи, да еще и в волосы себе горстями напихал мокрой грязи. Затем переоделся в тряпки, которые снял с одного из трупов. Попрыгал, поприседал и забегал, вопя и завывая.

А это еще зачем? — удивился Уилл.

Так ведь холодно же, идиот чертов! — окрысился Арли.

Через час в Миллене уже хозяйничала федеральная пехота. На территорию форта отрядили подразделение черных саперов — уложив мертвых в канаву, они с лопатами в руках забрасывали братскую могилу землей. Офицеры осматривали кухонный и больничный бараки, деревянные колоды с цепями. Выглядывая из санитарной повозки, Уилл диву давался, какой гнев все это вызывало у северян. Бровки хмурят. Кулачки сжимают. Ругаются. Ходят туда-сюда, головами качают. Под выданным ему теплым шерстяным одеялом он все еще дрожал. У Арли тоже зубы стучали, но на лице его было спокойствие и удовлетворенность.

Лагерь тем временем готовили к сожжению. Солдаты бегали вдоль стен форта, поливали их керосином и поджигали. Вскоре и бараки занялись, окутавшись тяжелым черным дымом. Когда санитарный фургон, удаляясь, въехал на пригорок, Уилл с Арли увидели, что и над поселком тоже клубится дым. Янки решили сжечь все, что носило название Миллен.

Мулы бежали резво, ехали они, ехали, и тут Арли обратил внимание, как мягок ход повозки. Надо же, — удивился он. — Глянь-ка! У них дрожки-то на пружинном подвесе! Черт, надо бы и у нас такой обычай завести.

Больничный шатер, куда их привезли, стоял в сосновом лесу, среди других армейских палаток. Их уложили на походные койки, укрыли шерстяными одеялами, да еще и подушки настоящие дали. Через какое-то время полог отодвинулся и, к несказанному удивлению Уилла, в шатер вошла женщина в белом халате. К ее волосам была пришпилена федеральная армейская фуражка. Доброе утро, джентльмены, — сказала она, и в тот же миг стены шатра осветило утреннее солнце. Перед койкой Уилла она встала на колени, приподняла ему голову и поднесла к его губам чашку с бульоном. Он заглянул в ее голубые глаза, и она ему улыбнулась. За всю свою жизнь он не видел женщины прекраснее. Ее ладонь приятно грела ему затылок. На глаза ему навернулись слезы благодарности, как будто он и впрямь был освобожденным узником того недоброй памяти лагеря военнопленных.

На соседней койке Арли с ухмылкой во весь рот приподнялся на локте, чтобы удобнее было наблюдать эту сцену.