Александр Западов - Опасный дневник

Никита Иванович вовсе не думал обманывать царского адъютанта и в самом деле поехал к своей родственнице. Катерина Романовна была дочерью сенатора графа Романа Ларионовича Воронцова и племянницей канцлера Михаила Ларионовича. Через мужа, вице-полковника лейб-кирасирского полка князя Михаила Дашкова, она знала множество гвардейских офицеров. Начитанная и бойкая, эта восемнадцатилетняя дама пользовалась дружбой великой княгини, а затем государыни Екатерины Алексеевны и находилась под сильнейшим ее влиянием. Дашкова удивлялась тому спокойствию, с которым переносит свое положение нелюбимой жены ее старшая подруга, и не на шутку задумывала как-нибудь усмирить Петра Федоровича, для чего требовалось всего-навсего лишить его власти. Об этом она заговаривала со множеством людей, иногда попадая на тех, кто уже действовал в пользу Екатерины. Дашкова была уверена, что стоит в центре заговора и управляет десятками сообщников. Она интриговала с величайшим усердием, но, как позже отметила Екатерина, хлопоты ее были напрасны: все делалось помимо нее. «Правда, что она очень умна, — писала императрица, — но ум ее испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером; главы предприятия ее ненавидят, но она была в дружбе с пустыми людьми, которые и рассказывали ей, что знали, то есть мелочи». Юная княгиня склоняла и своего дядю Панина вступить в заговор против государя и произвести, как она выражалась, революцию. Но Никита Иванович был стреляный воробей и знал, что настоящие дела вершатся без дамских уговоров. Не ответив на сделанное ему предложение, он стал рассуждать о том, что для задуманной революции необходимо согласие Сената, а получить его трудно, что в России вообще нет основательных законов и потому престол может доставаться не по праву наследования, а при помощи гвардейцев, что в Швеции, например, монархия устроена куда лучше. Шведские обычаи были известны при дворе как любимый конек Никиты Ивановича, о них он мог толковать без конца, и Катерина Романовна поняла, что из дальнейшего разговора с дядей проку не будет. Подсмеиваясь над увлечением племянницы, Панин видел, что кое-что все же ей известно, а некоторые сведения могут быть полезны и для него. Поэтому, удрученный недоверием императора, приславшего наблюдать за ним своего адъютанта Порошина, Панин поторопился узнать о новостях у Дашковых. После взаимных приветствий княгиня сообщила, что государь уехал в Петергоф очень недовольный и оставил много различных распоряжений по поводу праздника, что день Петра и Павла, вероятно, будет не очень веселым, хотя готовится большой фейерверк и заказан ужин на триста персон. Государыня в Петергофе одна и видеть никого не хочет, настроение у нее дурное, и ее можно понять: беспутный муж накануне снова напился, как сапожник, ругался по-немецки и по-русски и кричал, что неверных жен следует постригать в монахини. Панин слушал, соображая: говорить ли, что он взят государем под надзор? Очевидно, потом будет заведено следствие, из которого ничего хорошего для друзей государыни выйти не может. Как ни кинь, все они виновны будут в злоумышлении на царствующего государя, пусть дальше разговоров у них ничего и не производилось. Пока он додумывал заключение своей мысли, в залу вошел Григорий Григорьевич Орлов. Он поспешно приблизился к собеседникам и сказал два слова:

— Пассек арестован.

Дашкова всплеснула руками. На ее лице отразился ужас. — Не может быть! — пролепетала она, пытаясь представить, кому и чем грозит это неожиданное известие. — А вы что думаете, Никита Иванович? — спросил Орлов. — Плохую новость мне пришлось принести, правда? Панин слышал от Катерины Романовны имя капитана Преображенского полка Пассека и понимал, что он один из тех, кто вербовал в гвардии приверженцев Екатерине. Кажется, опасность приближалась… Важно сохранить присутствие духа и успокоить княгиню — в отчаянии она легко наделает глупостей. — Арест офицерам не в диковину, — ответил Панин, — с гауптвахтой они сызмальства знакомы. Государь взыскивает с полковых командиров — не мудрено, что они с капитанов требуют. Наверное, ваш Пассек упустил что-либо по службе, вот и наказан. — Не похоже на это, Никита Иванович, — сокрушенно сказал Орлов. — Пассек не на гауптвахте сидит, а приведен в полковую канцелярию. По двое часовых у окон, четверо с офицером у дверей. — Пуганая ворона куста боится, — стараясь казаться невозмутимым, заметил Панин, понимая, что Пассека держат как государственного преступника и развязка для всех может наступить быстрее, чем ее сейчас ожидают. — Прошу вас, Григорий Григорьевич, — обратилась Дашкова к Орлову, — пойти узнать точнее о причинах ареста Пассека и уведомить меня и Никиту Ивановича: он тоже с нами, хоть вам и не признается. — Слушаюсь, княгиня, — ответил Орлов и тотчас вышел. Никита Иванович возвратился к себе в тревоге. Если Пассека станут допрашивать с пристрастием, пожалуй, не выдержит, назовет имена — и тогда со многих плеч полетят головы, а Екатерине Алексеевне быть в монастыре…

После полуночи в окно кабинета Панина постучали.

Хозяин ожидал этого стука. Он отворил окно.

— Никита Иванович, — сказал Григорий Орлов, облокотившись о подоконник, — про Пассека я все разузнал. Дело выходит плохое. У него в полку спросил один солдат: верно ли, что государыни нет в живых, померла в тюрьме? Пассек поблагодарил солдата за беспокойство и заботу, а на вопрос отвечал смутно, думаю — для того, чтобы солдата побудить еще больше жалеть государыню и вызвать охоту за нее вступиться.

— Не один Пассек того желает, — сказал Панин, — чтобы число друзей государыни всемерно умножалось.

— Солдат, не будь дурак, — продолжал Орлов, — пошел к другому офицеру, с нами не в сговоре, и о том же спросил, сказавши, что уже задавал свой вопрос капитану Пассеку. Офицер, узнав об этом, побежал к майору Воейкову с докладом, что Пассек потворствует передаче опасных слухов. Воейков приказал дежурному по полку арестовать Пассека и отправил донесение государю. Вот как оно вышло-то…

Панин молчал.

— Мы с братьями кое-что решили, — сказал Орлов.

— Я тех же мыслей, — вымолвил Панин.

—. Каких же? — изумился Орлов.

— Надо ехать за государыней.

— Верно! — радостно крикнул Орлов. — За государыней! И будь что будет. Авось вывезет кривая. Но как же вы догадались?

— Догадаться не хитро, но ведь надобно уметь и предвидеть, — скромно заметил Панин. — Я могу смотреть вперед, и о том, что государыне следует быть в Петербурге, мне случилось уже говорить с графом Кириллой Григорьевичем Разумовским и князем Михайлой Никитичем Волконским. И мнение наше было единым.