Решад Гюнтекин - Зелёная ночь

Как раз в этот момент шагах в сорока — пятидесяти от него на дороге показался экипаж. Шахин повернул голову и увидал начальника округа Мюфит-бея, мюдерриса Зюхтю-эфенди и директора гимназии. Они поздоровались.

Зюхтю-эфенди показал рукой на себя и своих спутников, потом на повозку, затем раскрыл ладони, прижал их к груди и согнул шею, желая, видимо, выразить сожаление.

Шахин-эфенди понял, что мюдеррис хочет сказать: «И тебя бы захватили, да уж больно мы толстые, еле-еле уместились в экипаже...» — и жестом поблагодарил.

Эта встреча встревожила Шахина не на шутку. Что же там происходит, в Сарыова? Неужели всё кончилось?.. Ну, хорошо, пусть директор гимназии так же, как и он сам, считает, что делать в городе ему нечего, и потому уехал. Предположим, можно ещё понять и простить Зюхтю-эфенди, хотя ему, как известному и видному улему-богослову города, следовало бы в эти трудные дни находиться во главе своей паствы. Но как мог бежать начальник округа?..

Надо узнать, что нового произошло в Сарыова. Шахин остановился и стал ждать, пока проедет кто-нибудь ещё.

Вскоре он увидел двух всадников, следовавших за большим крытым фургоном, переполненным женщинами и детьми. В одном из всадников Шахин узнал Джабир-бея.

После заключения перемирия, когда пришло к власти новое правительство, Джабир-бей отошёл от политической жизни и занялся хозяйством: небольшой участок земли, которым он владел, превратился за годы войны в обширное поместье. Теперь это был кроткий и смиренный человек,— сложив с себя обязанности ответственного секретаря, он сбросил и маску грубого величия и спесивости. Наезжая иногда по делам в город, он встречался и заговаривал дружески, по-братски даже с теми, с кем раньше не здоровался. И всем и каждому он твердил одно и то же, что политикой больше не занимается, живёт чем бог пошлёт и молится за процветание новой власти...

Но последние события, видимо, снова пробудили в нём интерес к политике. Увидев Шахина-эфенди, он остановил лошадь.

— Как тебе нравится, что натворило это правительство, потерявшее всякий стыд и честь? — спросил он.— Без зазрения совести всю вину свалили на нас. А мы-то отошли от дел... Видал, до чего они довели страну?.. Пустили врага вглубь Анатолии!.. В самую душу нашу!.. Аллах опять послал нам испытания... Второй раз приходится бежать, покидать родные края... Вот он и удирает, презренный негодяй, мутасарриф!.. Точно собака, поджав хвост... Да покарает его господь бог!..

Джабир-бей показал на экипаж начальника округа, потом погрозил кулаком, будто хотел сказать: «Мы ещё с тобой посчитаемся... Тебе это не пройдёт!..»

Бывший ответственный секретарь сообщил Шахину-эфенди последние новости. Оказывается, между мутасаррифом и председателем городской управы возникли разногласия: Мюфит-бей, опасаясь неприятностей, которые могут произойти с губернаторами и прочими чиновниками в оккупированных районах, решил бежать... А председатель городской управы, говорят, приказал приготовить цветы для торжественной встречи и собрался вместе с именитыми гражданами, отцами города, встречать врага, будто бы для того, чтобы спасти Сарыова от разрушения, а население от погромов.

Шахин-эфенди получил также подробные сведения о своих друзья, которых он потерял во время утреннего переполоха.

Всегда такой тихий и спокойный, учитель Расим вдруг точно обезумел. Его осенила совершенно сумасшедшая идея. Перед толпой, собравшейся возле почты, он произнёс речь, призывая народ к сопротивлению: «В этот час,— кричал Расим,— нам осталось только одно: с оружием в руках, у кого оно есть, или с палками и камнями встретить врага!..»

— Ты только подумай, брат...— говорил Джабир-бей, тараща глаза.— Да я эту страну в тысячу раз сильнее, чем он, люблю. Будь у нас хоть какая-нибудь надежда, неужели мы все не пролили бы свою кровь? Но разве можно так безрассудно! Чтобы сыны родины за зря гибли на наших глазах... Куда лезет твой товарищ, ведь хромой, а такую глупость затеял... Не устоять с палкой да камнями против первоклассно вооружённой армии. Англия дала грекам миллионы лир, сотни тысяч винтовок, тысячи орудий, огромное количество боеприпасов...

У Шахина потемнело в глазах.

— Ну а потом? Что было потом? — хрипло спрашивал он Джабир-бея.

— У кого голова на плечах, те, конечно, не послушались столь безрассудных слов. Но человек десять голодранцев поддались на уговоры, стали шуметь, кричать: «Требуем оружия!» А тут, как на грех, ещё главный комиссар Кязым-эфенди подоспел. Этот парень собирает свою команду молодых полицейских и давай шарить по полицейским участкам. Всё оружие, что нашли они, роздал народу... К ним ещё присоединился десяток таможенных охранников. И чёрт бы их побрал совсем... Наспех сколачивают отряд... покидают город... Я этого Расима считал умным... И себя и несчастных, ни в чём не повинных людей только зря погубил...— Вдруг Джабир-бей испугался, что Шахин-эфенди начнёт его стыдить, и торопливо добавил: — Но разве я собираюсь сидеть без дела? Я тоже предприму кое-что... Вот только семью переправлю в безопасное место... Ну, хорошо, увидимся ещё, даст бог!..

Бывший ответственный секретарь пришпорил коня и поскакал вдогонку за медленно удалявшимся фургоном.

Дальше идти Шахин-эфенди не мог. Он сел у края дороги, прямо на свою суму, и, обхватив голову руками, задумался.

«Бедный, несчастный Расим... Вот так же ты когда-то вдруг принял решение и отправился добровольцем на Балканскую войну, чтобы на всю жизнь остаться хромым. А теперь? На этот раз ты, наверно, уж не вернёшься назад. И всегда-то у тебя, бедняги, такие порывы. Вот и в эту войну тебя не брали в армию, как учителя начальной школы и как инвалида, а ты твердил упрямо: «Пойду добровольцем, не могу сидеть сложа руки...» Сколько мне приходилось тебе доказывать, что твои обязанности в школе так же важны, как и служба на фронте. Сколько пришлось убеждать, пока я не заставил отказаться тебя от этого намерения...

Ах, если бы в это проклятое утро мы были вместе, я бы тебя снова уговорил?.. А может быть, не смог?.. Не думаю...

У тебя, Расим, странная черта. Ты такой спокойный и уравновешенный... Ты всегда был сторонником убеждения... В борьбе за великие идеи, которые ты защищал против своих же соотечественников, ты всегда выступал за мирное разрешение всех споров. Но стоило только заговорить об иностранцах, даже если они были твоими единоверцами, даже в дни мира ты сразу приходил в бешенство и посылал их ко всем чертям...

Ну, хорошо, пусть случайно мы и были бы сегодня вместе, а толку-то что?.. Разве повернулся бы у тебя язык, Шахин, отговорить человека, избравшего путь героя?.. Впрочем, это уже другой вопрос...»

Шахин сидит, погружённый в свои невесёлые думы, а мимо него по дороге всё течёт бесконечный поток беженцев. С трудом шагают мужчины, задыхаясь под тяжёлым грузом, будто измученные вьючные животные; медленно плетутся женщины с малышами, привязанными за спиной, как у кочевников; дети катят маленькие ручные тележки, гружённые вещами...