Юрий Могутин - Сокровища Аба-Туры

Первоначально задуманный лишь как «сторожа» Руси на юге Сибири, Кузнецк быстро обрастал будничными людскими заботами. Двор ко двору лепились вокруг острога русские присудки. Жадные до дела крестьянские руки тянулись к земле. Близ Кузнецка зачернели запашки. Драгоценные пуды первого умолота хоть и не корыстного, да не заемного, а своего, кузнецкого, хлеба легли в «государевы» амбары. Хлеб — основа и корень жизни — делал эту жизнь уверенней, сытнее и спокойней. Не на один только год — на всю жизнь, на века поднимал русский мужик пласты целины вкруг Кузнецка. Русские хлебные запашки тревожили улусных владык пуще казацких пищалей. Ибо ничто не притягивало ясачных к урусам столь сильно, как умение взращивать хлеб насущный. Русское пашенное хлеборобство медленно, но упорно вытесняло первобытную кузнецкую мотыгу — абыл.

В покосную пору поднимались в луговинах зароды сена. Под защитой казаков работал свою извечную работу русский мужик: обихаживал землицу на новом месте. И хотя не однажды прорывались кочевые люди под самые стены Кузнецка, жгли зароды и самые дома крестьян, двужильный русский мужик вновь отстраивался.

Не оружьем единым добыто — кровью казачьей, потом мужицким, слезами сирот и вдов оплачено право на суровую эту землицу.

Измотанный последним кыргызским зорением, Кузнецк нашел в себе силы строиться и в том же 1622 году перешел в разряд городов. Специальным указом новому городу присваивается герб с изображением волка. По замыслу бояр Казанского приказа волк на гербе города должен был устрашать его многочисленных недругов. Однако в этом не было особой нужды. Жители Кузнецка и без того научили уважать себя всех, кто приходил под его стены с мечом.

Воинственные степняки не давали кузнечанам ни малейшего повода успокоиться.

В пятнадцати верстах от города на горе с древними могильниками несли службу казачьи караулы порубежного бережения и засечная стража. Всполошный колокол всегда готов был предупредить город об угрозе нападения. Так на кузнецкой земле появилось еще одно русское название — Караульный Мыс.

Приспел канун Симеонова дня — летопроводца. Увядали, печалились травы. Умирали, свершив назначение жизни — заронив созревшее семя в жирную землю. И земля с готовностью приняла его, чтобы весной дать жизнь новым цветам и пахучим травам. Согры и урманы нежились в последнем, недокучливом тепле бабьего лета. Невесомые, плыли в сини паутинки, оседая на морде лошади. Табунились отлетные птицы, жировавшие лето в пойменных лугах. Журавли трубно кричали, прощаясь с коротким сибирским летом. С шумным гоготаньем взлетали с заводей гуси и, вытягиваясь в треугольник, плыли к югу. А с земли, из казачьих подворий, встревоженными нестройными криками провожали гусей одомашненные, лишенные дара, летать, подневольные их братья. Им, разжиревшим от неволи и обильного корма, оставалось одно — провожать свободные стан взглядом. Что-то ждет их в дальней дороге?

Близились осенние непогоды, зазимье. Не за горами был месяц листопад.

Отряд ясачных сборщиков Федора Деки возвращался из долины Мундыбаша в Кузнецкий острог. Путь предстоял неблизкий. Плохонькая татарская лошаденка, обвешанная переметными сумами, едва тащилась, подгоняемая проводником. Сохачья тропа юлила между Мундыбашем и березовыми колками.

Верстах в трех от слияния Мундыбаша с Кондомой ясатчики решили отдохнуть.

— Привал, други! — крикнул Дека, слетая с коня. — Поснедаем малость.

Проводник остановил лошадь. Казаки опускались на землю, садились поудобнее, кружком, поджав ноги по-татарски, доставали из сумок нехитрое дорожное брашно. На разостланной попоне появились розоватые куски сала, краюха ноздреватого хлеба, шаньги и деревянный жбанчик с квасом. Ко всеобщему ликованию Дека достал сулейку с хмельной татарской брагой — абырткой. Казаки загалдели, сосуд с абырткой пошел по кругу из рук в руки.

Лишь проводник не спешил снедать. Держа за узду нерасседланную лошадь, он тревожно посматривал на прибрежные заросли. Седые и косматые, словно древние старухи, лозняки что-то в себе таили. Макушки их еле заметно шевелились и вздрагивали.

«Зверь? Человек?» — размышлял татарин.

— Вечно ему чтой-то блазнится. Лонесь сухостойну лесину за кыргыза принял, — пробурчал Пятко.

Однако беспокойство проводника передалось и другим.

Перестав снедать, все уставились на подозрительные заросли. Саженях в трехстах разглядели они таившихся в кустах людей и коней, коих незнакомцы держали в поводу.

Поняв, что они обнаружены, незнакомцы вскочили на коней.

— Засада! — сказал Дека хрипло.

— Не иначе, живорезы Ишейки… — мрачно подтвердил проводник, признав в наездниках кыргызов.

Тревожное слово «засада», словно пружина, вскинуло людей с земли. Казаки похватали ружья. В это мгновенье справа, из согры, выскочило еще с полсотни верховых, и обе группы, соединясь, понеслись на казаков. Комья глины летели из-под копыт. Копыта терзали пожухлую траву, лошади пластались в намете, кочевая конница пожирала сажени, отделявшие ее от казаков.

Впереди на чалой лошади скакал здоровенный степняк, бешено вращая сулебой над головой. За ним мчались кыргызы с копьями наперевес. Детина что-то крикнул пронзительно, по-птичьи, и цепь стала выгибаться подковой, обходя казаков и прижимая их к обрыву. Отступать было некуда. Внизу, под обрывом, глухо рокотала вода Мундыбаша.

Первым выстрелил Дека. Он целил в рослого кыргыза, но промахнулся. Казаки оперли мушкеты о подсошки. Выстрелы лопались справа и слева от Федора. Из стволов вырывались узкие клинья огня. Кочевники были совсем близко, и казаки били уже навскидку, почти не целясь.

Иван Лымарь взял на мушку рослого юртовщика, скакавшего прямо на него, но мушкет дал осечку. Лымарь выругался по-черному, хотел подсыпать пороху для затравки взамен отсыревшего и не успел. Эта осечка стоила казаку жизни. Через мгновенье лошадь юртовщика оказалась рядом. Последнее, что увидел казак, было безбровое лицо кыргыза с черными глазками и оскаленными, словно для укуса, зубами. Привстав на стременах, степняк занес сулебу и вдруг с силой кинул косой взмах на голову Ивана.

Дека успел выстрелить дважды и одного юртовщика уложил, а другого ранил. Кочевники силились отбить у казаков лошадь с пушниной. Рослый кыргыз пробился к ней, зарубил проводника и устремился к лесу, уводя лошаденку в поводу. Еще минута, и он скрылся бы в зарослях. Юртовщики, развернув коней, стали уходить вслед за главарем.