Розмэри Сатклифф - Факелоносцы

Вортигерн встревожился и насторожился:

— И что из этого следует? Если я пошлю тебя и хотя бы половину твоих дружин на север, нам тут обороняться будет нечем. До той поры, пока Амбросий живет в горах, к нему всегда будут стекаться люди.

— Не волнуйся. — Хенгест сделал отметающий жест рукой. — Это так, всего лишь случайная мысль. Мало ли что приходит в голову по ночам, когда переешь мяса и оно комом лежит под грудной костью… А все ж неплохо бы поставить там какого-нибудь вожака с дружинами, вот таких, как мы, воинов, которые связаны верностью королю Вортигерну, чей мед они пьют и чьи золотые украшения носят.

Вортигерн впился в него взглядом, словно почуял западню.

— И кого бы ты выбрал, если бы выбирать вожака пришлось тебе? — спросил он.

Хенгест изобразил удивление, будто до того момента и думать об этом не думал:

— Погоди-ка, дай сообразить. Выбрал… Да, кого же? Ну вот, есть Окта, мой сын. У него, конечно, свои дружины, свои победы за Великим морем. Но если бы он нашел, что дело того стоит… — Он оборвал себя и нетерпеливо взмахнул рукой. — Неважно. Забудь о моих словах, Вортигерн, господин очага, у которого я сижу. Что-то я заболтался… это все вино. Кстати, о вине… — Он перевел взгляд на девушку в красном платье и нахмурился. — Эй, дочь моя, ты позабыла о своей обязанности! Разве ты не видишь, у короля рог опустел! Налей-ка еще гостю и своему отцу.

Она быстро подняла голову, встала, взяла кувшин и еще раз наполнила чашу кельтского короля.

— Это для меня не обязанность, а сердечное удовольствие. Молю о прощении, я не заметила, что рог моего повелителя пуст.

— Это хорошо, когда рог пуст и его наполняет такая прекрасная дева, — учтиво ответил Вортигерн.

Она на миг подняла на него глаза, но тут же опустила золотистые ресницы, так что он не успел разглядеть, что выражал ее взгляд.

— Король, мой господин, очень добр к своей служанке.

Хенгест круто обернулся к музыканту. Арфист сидел возле очага и небрежно перебирал струны небольшой арфы, как человек, который знает, что его не слушают.

— А ну-ка, сыграй нам как следует да спой «Битву готов и гуннов»! Что за пир без песни?!

Арфист усмехнулся, вздернул голову, как приготовившийся залаять пес, и запел быструю и какую-то неистовую старинную балладу, отрывисто ударяя по струнам, отбивая бешеный скачущий ритм. Звонкие удары, точно искры из очага, взлетали кверху, в клубящийся над головой дым, сильный звучный голос певца, не то поющего, не то декламирующего, заполнил зал, и мало-помалу спорящие, болтающие, хохочущие, хвастающиеся мужчины смолкли и обратились в слух. Вортигерн слушал, откинувшись на спинку трона; одной рукой он поигрывал стоящим на колене рогом, а другой, опершись на резной подлокотник, обхватил бороду. Беспокойный взгляд его блестящих глаз по-прежнему обегал дымный, битком набитый зал, освещенный пламенем очага.

Когда смолкли последние скачущие звуки и стихнул взрыв всеобщего одобрения, Хенгест повернулся к гостю:

— Ну и как моему господину нравятся наши сакские песни?

— Недурно, — ответил Вортигерн, — но для моего слуха слишком резко, да и мелодии нет никакой. — Он улыбнулся, как бы желая смягчить колкость своих слов. Улыбка редко появлялась на его лице и была бы приятной, не обнажайся при этом слишком много заостренных мелких зубов. — У каждого народа своя музыка, свои песни. Я принадлежу к другому народу, и поэтому музыка моих родных гор для меня слаще любой иной.

Хенгест хлопнул себя ладонью по колену.

— Король верно говорит: каждому человеку песни своего народа кажутся милее. Хорошо, пусть только король выразит желание, и, может быть, даже здесь найдется кое-что ему по вкусу, что напомнит аромат родных гор.

— Даже так? Значит ли это, что среди твоих домашних рабов есть уэльский арфист?

— Нет, не уэльский арфист, но кое-кто не менее искусный в игре на арфе. — Хенгест сделал незаметный знак девушке в красном, все еще стоявшей возле трона. — Видишь ли, моя дочь Ровена до такой степени мечтает угодить тебе, что выучилась песням твоего народа как раз у такого арфиста и надеется, что ты разрешишь ей спеть. Вели ей, и она споет. Она будет рада доставить тебе удовольствие.

Вортигерн опять заглянул в русалочьи глаза хенгестовской дочери.

— Поет она или молчит — смотреть на нее — счастье для любого мужчины, — сказал он. — Однако пусть она споет.

До сих пор беседа их велась тихими голосами под веселый гул огромного зала и бренчание арфы и не достигала ничьих ушей, но последние слова были произнесены в тишине, наступившей с окончанием старинной саги, и как бы предназначались всем присутствующим. И когда Ровена, несшая свою голову так горделиво, как будто золотой обруч был короной, подошла к огню и взяла у музыканта изящную черную арфу, все глаза устремились на нее, в том числе и хмурый взгляд человека, сидевшего на скамье нищих у двери, в капюшоне, надвинутом глубоко на лицо.

Чтобы знатная дама взяла у музыканта арфу и перед всем сборищем отцовских гостей в Медхолле запела — это было неслыханным бесстыдством. Но еще большим позором для сакской женщины было появиться на людях с непокрытой головой. И тем не менее Аквила, который сразу же обратил внимание на то, что на ней нет головного убора, в этот миг забыл о ее бесстыдстве. Он знал только, что она красива, красива как никто, и что он ненавидит ее.

Она опустилась на пол у очага, поставила арфу на колени, прислонила ее к плечу и несколько мгновений сидела так, глядя в огонь, и пламя, казалось, взметнулось вверх, словно приветствуя ее, словно между пламенем и ею было некое сродство. Она сидела, почти беззвучно перебирая струны из конского волоса, с таким задумчивым видом, как будто была далеко отсюда и просто не видела, не замечала разгоряченных выпивкой лиц, обращенных к ней, так как находилась с ними в разных мирах. Но вот она принялась щипать струны сильнее, извлекая из арфы странную музыку, состоящую из долгих пауз и отдельных звенящих нот; они рождались поодиночке, как крохотные серебряные птички, словно жаворонки они взлетали кверху, к окутанным дымом стропилам, трепетали там наверху и потом исчезали. Но вот они стали следовать чаще, и начала проступать мелодия. И вдруг, по-прежнему не отрывая взгляда от огня, Ровена запела.

Глядя на нее, Аквила ожидал, что голос у нее будет сильный, высокий и чистый. Он и был сильный и чистый, но при этом глубокий и сумрачный голос.