Розмэри Сатклифф - Факелоносцы

— Почему ты вздумал рассказать мне это? Кольцо потерялось, потом нашлось. Ты бы мог не ворошить старое, предать все забвению.

Аквила ответил не сразу. Он не ожидал такого вопроса, и, хотя самому ему доводы свои казались вескими, облечь их в нужные слова он не мог.

— Наверное, потому, что прежде я никогда не обманывал твоего доверия, — произнес он наконец. — Я совершил проступок и готов сполна заплатить за него. Потому что я… не хочу носить стыд под плащом. — У него были еще и другие причины, связанные с Флавией, но это касалось только их двоих, его и Флавии.

Амбросий еще долго сидел, не сводя с лица Аквилы испытующего взгляда, в котором причудливо смешались вопрос и удивление.

— Какая странная и неудобная штука честь, — сказал он задумчиво. И вдруг, как всегда неожиданно, его смуглое лицо потеплело. — Нет, друг, время и саксы пробили достаточно брешей в нашем собратстве. Садись-ка ты на свое место. Я не могу позволить себе терять еще людей из моей братии.

Аквила распрямил плечи и гордым скупым жестом выразил свою признательность Верховному Королю.

Итак, все благополучно завершилось, Флавиану не придется делить с ним стыд и позор… Да, но ведь Флавиан всего этого не знал, когда бросился к нему и встал рядом. Теперь мальчик был явно смущен и уже собрался уходить. Аквила положил руку сыну на плечо и слегка сжал его.

— Спасибо, Пескарик, — сказал он только. Это была малая толика того, что он хотел сказать, но на большее он сейчас был не способен: боялся, что подведет голос.

Пескарик ничего не ответил, лишь поглядел на отца, и оба остались довольны друг другом.

Однако последнее слово осталось за Артом: он пихнул Кабаля ногой подальше под стол и, освободив около себя место для Аквилы, придвинул ему свою чашу с вином. Как только Аквила перекинул ногу через устланную подушками скамью и опустился рядом с ним, Арт во всеуслышание заявил:

— У меня никогда не было сестры, но, если б была, хочу надеяться, что я тоже остался бы ей верен через двадцать лет.

Поздно ночью, когда окончилось торжество, Аквила возвращался домой с лекарем Эугеном. Снег прекратился, ветер стих, и небо над побелевшими крышами старого дворца было полно звезд. Но свежий снег во дворе был уже исхожен, исчерчен цепью тропинок, которые протоптали гости, возвращающиеся к себе в город или же в другие флигели дворца. Эуген без конца задавал вопросы, какие никогда не задал бы брат Нинний, но Аквила вдруг понял: ему больше не надо уклоняться от ответа, как прежде, и это давало ощущение непривычной свободы. Они теперь подошли к потайной дверце, ведущей на их половину, и в темном ее проеме, где они остановились, им подумалось об одном и том же.

— Такой ночи, как эта, Британии еще не приходилось переживать, — сказал Аквила. — И вряд ли когда-нибудь будет вторая такая же.

— Поразительные плоды может принести победа, одержанная одним человеком, — произнес задумчиво Эуген. — Сейчас, когда Британия воссоединилась, мы можем наконец скинуть варваров в море и даже какое-то время их не выпускать…

Рука Аквилы уже была на ручке дверцы, но он все еще медлил, глядя на освещенную фонарем редеющую толпу во дворе.

— Какое-то время? — переспросил он. — Звучит не слишком обнадеживающе.

— О нет, я-то как раз один из тех, кто никогда не теряет надежду. Я верю в то, что нам удастся удержать варваров в течение какого-то времени, может быть, даже долго, но не вечно… Мне рассказывали давно, что большой маяк в Рутупиях ярко пылал всю ночь после того, как последние Орлы улетели из Британии. Я всегда чувствовал, что это не был, — он мучительно искал слово, — дурной знак, это был символ.

Аквила взглянул на него, но не вымолвил ни слова. Странно было вдруг ощутить себя человеком, сотворившим легенду.

— Я иногда думаю, что мы живем при закате, — помолчав, сказал Эуген. — И может статься, мы погрузимся в ночь. Однако я верю, что снова настанет утро. Из тьмы всегда является утро, но не всегда для тех, кто видел, как закатилось солнце. Мы с тобой факелоносцы, мой друг, и нам выпала судьба поддерживать огонь, лишь бы только он горел, и нести свет в бурю и мрак.

— А вспомнят ли они нас, эти люди, по ту сторону тьмы? — после небольшой паузы спросил Аквила и сам удивился своим словам.

Эуген бросил взгляд на молодых воинов, собравшихся перед старым Дворцом правителя Британии, среди которых был и Флавиан. Вот они слегка расступились, и свет от ближайшего фонаря упал на светлые волосы высокого человека в центре — он возбужденно что-то рассказывал и громко смеялся, а рядом, прижавшись к его ноге, сидел огромный пес.

— Они начисто забудут нас — и тебя, и меня, и все наше поколение, хотя до самой смерти будут в долгу у нас. Амбросия они, конечно, будут немного помнить, но вот Арт — он из тех, о ком слагают песни и потом поют их тысячу лет.

В тени дверного проема стало очень тихо. Эуген, передернув пухлыми плечами, вздохнул и со смехом сказал:

— Для тебя эта ночь была доброй во многих отношениях, но, если ты собираешься стоять здесь и выть на луну, как щенок, тебе придется делать это в одиночестве. Я человек очень старый, и брюхо мое нынче уже не может вместить столько вина, сколько прежде, да и ноги замерзли. Поэтому я отправляюсь спать.

Аквила рассмеялся и открыл глубоко спрятанную в стене дверь, затем посторонился и пропустил вперед Эугена.

Ночь эта и в самом деле была доброй… Он неторопливо закрыл дверь на щеколду, а старый лекарь шаркающей походкой направился к себе. На сердце у Аквилы было спокойно, словно он наконец добрался до тихой гавани. Полжизни он провел сражаясь с саксами и знал, что сражаться с ними ему предстоит до конца дней своих, пока не встретит он смерть от сакского меча или же не станет настолько дряхлым, что не в состоянии будет удержать в руках собственный. Они как дикие гуси, летящие осенью на юг, их не заставить свернуть с пути, говорил о саксах старый Бруни. И в мозгу Аквилы слова Бруни эхом откликнулись на слова, сказанные Эугеном: «Мы можем скинуть варваров в море и даже какое-то время не выпускать их оттуда…» Эта война не дает передышки. Но сейчас Аквиле казалось, что вот он, причалив к тихой пристани, может немного передохнуть. Кроме того, у него возникло ощущение, что он очень богатый человек: Нэсс отказалась от своего племени, чтобы остаться с ним, а Пескарик при всем народе встал с ним рядом, не побоявшись позора и бесчестья. И это, пожалуй, было лучшее из того, что с ним, Аквилой, когда-либо случалось. И каким-то образом — он не хотел вникать каким — он снова нашел Флавию.

Он взглянул на старый тернослив и увидел, что в его ветвях запутались три звезды Ориона. Кто-то, может быть Нэсс, повесил фонарь в колоннаде, и в свете звезд и бликах фонаря казалось, что на самой дальней границе освещенного пространства торжественно расцвел тернослив и хрупкие сияющие цветы покрыли все ветки.