Владимир Микушевич - Воскресение в Третьем Риме

Эти уроки пригодились Платону Демьяновичу, когда ему навстречу выехал верхом двоюродный брат Натальи Питирим Троянов. Поджарый, статный, как сама Наталья, он являл еще больше горских черт в своем облике. Темно-русая борода, изрядно прихваченная сединой, была по-горски подстрижена. Питирим носил черкеску с газырями, папаху с малиновым верхом, был опоясан кинжалом в дорогой серебряной оправе и сидел в седле так, что знаток с первого взгляда мог предположить: такой всадник должен был в свое время взять немало призов за джигитовку. Платон Демьянович только что сошел с арбы, которую нанял, чтобы добраться до здешних мест. Вершины снежных гор, освещенные закатным солнцем, радужно розовели, казалось, неподалеку. Питирим вел за собой оседланного коня, и со снисходительной усмешкой смотрел, как Платон Демьянович рассчитывается с ногайцем-возницей. Тот почтительно приложил руку ко лбу и к сердцу, когда Питирим взмахом руки отпустил его. Платон с недоумением посмотрел на дядю. „А как же я…“ – заикнулся было Платон. „А вот, – указал ему Питирим на оседланного коня, – конек добрый! Довезет в аккурат“. Питирим подождал, пока арба исчезнет за поворотом, потом положил Платону руки на плечи и негромко произнес:

– Светбог!

– Святбог! – ответил Платон, вспомнив, чему его учили вместе с верховой ездой.

– Сватбог, – заключил Питирим и только после этого обнял племянника и приторочил его дорожный чемодан к своему седлу. Платон Демьянович с опаской сел в седло, дядя бережно держал ему стремя. Путь оказался неблизкий, да еще в темноте, наступившей по-южному быстро. Несколько раз Платон вцеплялся руками коню в гриву, чтобы не вывалиться из седла. Настоящий казачий конь сбросил бы такого всадника, но этот оказался покладистым, специально объезженный, чтобы возить гостей. Когда приехали на хутор Питирима, сразу же сели за ужин. Хозяйка, бабука Маланья, сидела рядом с Питиримом. На стол собирали невестки. Красавица казачка поставила перед Платоном вареники с творогом и кулагу с вишней. Ели молча, пили чай с медом. После ужина сам Питирим указал гостю его комнату „Вот тебе кунацкая, – сказал он, – почивай, а завтра потолкуем“. И Чудотворцев непривычно скоро заснул под мелодичное завывание шакалов.

Когда Платон Демьянович проснулся на другой день, в доме никого не было. Питирим ушел со всеми на дальние луга косить. Одна из невесток поставила перед Платоном глиняную миску полную кислого молока, и положила перед ним тонко раскатанный хлеб, похожий на горский чурек. В красном углу перед образом Богородицы старинного письма горела лампадка. К обеду никто не вернулся, и Платон Демьянович похлебал щей в одиночестве. Зато к вечеру со всех сторон потянулся народ. Платон Демьянович не знал ни в лицо, ни по имени свою многочисленную казачью родню, чем некоторые были явно задеты, хотя и скрывали свою досаду. Платона Демьяновича расспрашивали о жене, о сыне, пеняли, зачем не привез его (Полюсу так и не довелось побывать в тех местах), вполголоса осведомлялись о матушке Евстолии; у нее в скиту кое-кто из старших бывал. Среди гостей Платон Демьянович заметил горцев. Питирим говорил с ними на их языке. Закололи барана, и начался пир, продолжавшийся до поздней ночи. Вина не было выпито ни капли, хотя вино в доме водилось: на другой день (на третий после Платонова приезда), когда Питирим приступил наконец к беседе с гостем, в его покое на столе стоял глиняный кувшин вина, напоминающий греческую амфору. Редом с кувшином лежала книга „Власть не от Бога“.

Осенив стол крестным знамением, Питирим снова произнес: „Светбог“, подождал, пока племянник ответит: „Святбог“, и заключил: „Сватбог“. Потом он заговорил о книге Чудотворцева, которую прочитал внимательнейшим образом. В целом Питирим одобрил книгу, посетовал только, что царская родословная дана там не полностью. Царь Ампир даже не упомянут. Чудотворцев не сразу понял, о ком идет речь. Оказалось, что Ампир – Приам (точная анаграмма этого имени). Троянские цари, согласно Питириму, происходят из страны Медведии. Чудотворцев подумал, что речь идет о Руси, и Питирим не отрицал этого, но его Русь простиралась гораздо дальше, чем принято считать. Оказалось, что Медведия – это Аркадия, и царь Давид ведет свой род оттуда. Там был царь Енох, а в Троицыном Царстве царь Ампир, то ли дед, то ли прадед царя Давида. Тут Чудотворцев вспомнил, что Ампир (empire) по-французски означает „царство“. „А как же иначе“, – удовлетворенно кивнул Питирим. Троицыным царством Питирим называл Трою: „Оттуда и тропа Троянова, оттуда Трояновы, мы с тобой“. Чудотворцев понял, что царем Енохом Питирим называет Энея. „Енох ведь не умер, – проронил он. – Они там (он указал в сторону гор) зовут его Идрис“. Трою основала светлая Троица: Светбог, Святбог, Сватбог. Темная троица, Блудбог, Блядбог и Бледбог, наслала на Трою свои полчища. Человек тоже троичен: Блудбог овладевает духом, Блядбог – душой, а Бледбог – телом. Рать Светбога красная, рать Бледбога белая. Троянская царица Елена, но есть и Лже-Елена: Лилька-кровопийца. При этих словах Платон Демьянович должен был вздрогнуть, а Питирим не мог не заметить этого, но продолжал как не в чем ни бывало: „Илион – Ильин град. Там царит Троян. Супротив него Ятрон, истребляющий царей. Белый царь падет, но грядет красный царь…“ Питирим вдруг замолчал, открыл дверцу старинного поставца, достал оттуда книгу в кожаном переплете и пергаментный свиток. „Сверь-ка, племяш, что писано здесь, а что писано там“, – сказал Питирим. Книга в кожаном переплете оказалась написанным по-славянски родословием, в начале которого был поименован царь Ампир. Свиток же был написан по-гречески, но греческому языку предшествовали письмена, которых Чудотворцев не мог разобрать. Они походили на древнееврейские, но отличались от них. Списывать Питирим не позволил; впоследствии Чудотворцев предположил, что начинался свиток по-сирийски и в начале свитка стоял Енох. „Значит, начала и ты не можешь прочитать“, – усмехнулся Питирим то ли с удовлетворением, то ли с огорчением, убрав книгу и свиток на место. Только потом Чудотворцев спохватился, что не догадался заглянуть в конец обоих родословий, но больше он их не видел, так и не узнав, куда девались книга и свиток после смерти Питирима.

Разумеется, Питирим беседовал с Платоном неоднократно, и, наверное, не все подробности этих бесед Чудотворцев сообщил мне. Наступил Ильин день, и к вечеру Питирим пригласил племянника следовать за собой. Они углубились в горы, и в сумерках поднялись по крутой тропе. Чудотворцеву то и дело приходилось хвататься за колючий кустарник, чтобы не загреметь в тихие долины, полные свежей мглой. На вершине гора перестала казаться высокой. Там собрались люди. Чудотворцев узнал кое-кого из своей родни. Среди казаков стояли горцы, которых он привык видеть вокруг Питирима. Питирим подвел племянника к обуглившемуся дереву Должно быть, в него ударила когда-нибудь молния. Слышалось громкое журчание. Из-под корней дерева бил ключ, срывающийся небольшим, но упругим потоком с каменистого склона. Поддеревом были сложены грубые каменные глыбы, на которых лежали вязанки хвороста. Рядом был привязан баран, запутавшийся рогами в колючем кустарнике. Мальчик держал барана за привязь, хотя в этом не было нужды. То был младший внук Питирима, племянник Платона Аверьяшка. Он только что родился, когда Платон приезжал в первый раз. Платону рассказывали, что Аверьяшка долгое время не выговаривал своего имени, называя себя Авель-Ян. Рядом с ним стоял его старший брат, пятнадцатилетний Кондратий. Питирим твердым шагом подошел к Аверьяну. Он остановился под сожженным деревом. Платон видел, как шевелятся его губы. Вдруг Питирим выхватил кинжал, и мальчик зажмурился под лезвием, засверкавшим в последнем луче заходящего солнца. Платон Демьянович уверял меня, что не сомневался в это мгновение: на Питирима накатило и он заколет мальчика. Но он заколол барана.