Андрей Геласимов - Степные боги

– А ну, давай все на построение, – злым голосом сказал ефрейтор Соколов, затаптывая сапогом окурок. – Расходились, блядь, жеребцы!

Солдаты еще продолжали кто ворчать, кто смеяться, но ефрейтору, судя по всему, были противны и те и другие.

– По-быстрому, я сказал!

– Ты чего такой суровый, Соколов? – расправляя под ремнем гимнастерку, спросил пожилой, как показалось Петьке, охранник. – С цепи, что ли, сорвался?

– А ему Алена не дала, – сказал кто-то из-за спин негромким, но насмешливым голосом.

Ефрейтор стремительно обернулся на этот голос, но говоривший уже нырнул в общую солдатскую массу.

В этот момент молоденький большеротый охранник, который все еще был слегка не в себе от пережитого веселья, вдруг пропел высоким петушиным криком:

Он успел еще обернуться в надежде увидеть одобрение на лицах своих товарищей, но уже в следующее мгновение упал как подкошенный к их ногам, а ефрейтор Соколов стоял над ним, хищно склонившись и приготовив руку для второго удара.

– Мало, сука? – спросил он, сузив глаза, как рысь на дереве, и сильно играя желваками.

– Ты чего, ефрейтор? – сказал кто-то из толпы. – Он же пошутил.

– Я сказал – все на построение! Бегом! А ты, сучонок, пойдешь япошек считать. И попробуй мне пропустить хоть одного! Понял? Быстро встал – и к баракам!

Охранники притихли и по одному двинулись в сторону плаца, а лежавший в пыли солдатик продолжал испуганно хлопать глазами, выглядывая из-за выставленных щитком ладоней.

– Подъем! – заорал на него Соколов и пнул носком сапога в левый бок.

Солдатик вскочил на ноги, прижал руку к тому месту, где было больно, и почему-то еще и прихрамывая, побежал догонять остальных. На лице его отражались боль и недоумение. Жизнь, очевидно, уже не казалась ему так прекрасна, какой она выглядела со спин его боевых товарищей всего две минуты назад.

Сообразив, что ефрейтор сейчас тоже уйдет по своим нервным делам, Петька спохватился и дернул его за рукав:

– А где товарищ старший лейтенант Одинцов? А, дяденька? Мне Одинцов нужен.

Петька был абсолютно уверен, что в этом прекрасном месте все любят друг друга и, разумеется, товарища Одинцова.

Ефрейтор на секунду замер, потом резко вырвал свою руку из Петькиной руки и, не оборачиваясь, зашагал в сторону часовой вышки.

– Ты радуйся, шкет, что это ты ему давеча спирт принес, – сказал пожилой охранник, опускаясь рядом с Петькой на скамейку. – А то за такие вопросы давно бы уже, значится, летел из ворот кверх тормашками. На цугундер.

– А чо? – удивленно сказал Петька. – Чо я спросил-то?

– Чо-чо? Через плечо.

Охранник подмигнул Петьке, и тот вдруг увидел, что он был совсем не пожилой и, может быть, даже моложе лейтенанта Одинцова. Просто у него была седая голова.

– Вон там он, – сказал этот молодой, но уже старый охранник. – В столовой, значится. Дуй туда, если хочешь его найти.

* * *

С улицы после яркого солнца Петьке в столовой целую минуту пришлось привыкать к полутьме. Окошки тут были совсем маленькие, а помещение с новенькими столами и длинными лавками вдоль них – огромное, как самолетный ангар. Петька стоял на пороге, беспомощно моргал и принюхивался к запаху свежеструганых досок.

– Эй! Ты чего там? – услышал он голос старшего лейтенанта Одинцова и, проморгавшись, увидел наконец его самого.

– Ничего, – сказал Петька. – Я по делу пришел.

– Ну, так давай сюда, раз по делу. Чего там встал, как приклеенный?

– Я не приклеенный, – сказал Петька, по-прежнему не двигаясь с места.

– А чего там стоишь-то? Двигай сюда. Ты что, испугался, что ли? Есть хочешь?

Но Петька не испугался. В Разгуляевке и в ее окрестностях уже не очень много оставалось такого, что могло его напугать.

Просто рядом с товарищем старшим лейтенантом Одинцовым сидела мать Леньки Козыря, тетка Алена. Буквально касаясь его плечом. Такого удара Петька не ожидал. Все, что угодно, только не это.

– Я тебе говорю – будешь кашу лопать? – сказал старший лейтенант. – Там от обеда немного осталось. Если не будешь, я прикажу японцам в барак отдать. А то дохнут, как мухи. Сегодня вон загнулся еще один.

– Я буду, – сказал Петька и наконец сделал шаг вперед.

– Наш человек, – одобрил лейтенант Одинцов. – А то жмешься, как неродной. Иди, загляни на кухню. Дневальные, кажется, еще не ушли. Они тебе сколько надо навалят. И тарелку бери поглубже.

Петька, как на протезах, сходил на кухню и через минуту вернулся оттуда с полной миской дымящейся каши. Про Валерку и про врача для него он вдруг совсем забыл. Его мучило непонятное ему чувство. Как будто он застукал товарища старшего лейтенанта на чем-то очень стыдном.

– Лопай, – сказал Одинцов, и Петька с горящим лицом уткнулся носом в тарелку.

На кашу он навалился не столько даже от голода, сколько от неосознанного желания исчезнуть, испариться, не быть здесь.

Петька никак не мог понять, отчего ему на сердце вдруг стало так тяжело, но справиться с этим чувством он был не в силах, и поэтому налегал на кашу, как землеройная машина. Как будто вообще ничего не ел дня три.

Щеки его раздулись. На стол и обратно в тарелку время от времени изо рта мягко шлепались влажные комки каши. На лбу проступила испарина. По спине между лопаток побежали одна за другой щекотливые струйки пота. Петька набивал рот, глухо кашлял и нервно шевелил плечами.

– Не кормят они его, что ли, совсем? – усмехнулась тетка Алена, глядя, как мечется между тарелкой и Петькиным ртом алюминиевая солдатская ложка. – Ты смотри, как оголодал.

– Ты вот что, – перебил ее старший лейтенант. – Давай-ка мне тут не отвлекайся. Пусть пацан немного поест. У меня с тобой о другом разговор.

– А чего? – сказала тетка Алена, улыбаясь какой-то понятной лишь ей и, видимо, старшему лейтенанту Одинцову улыбкой.

Во всяком случае, Петька насчет этих накрашенных губ не понимал – с какой она, вообще, радости вот так вот сидит здесь в солдатской столовой и лыбится. Он даже с обидой подумал, что, может быть, товарищ старший лейтенант уже ей что-нибудь пообещал – на «виллисе», например, прокатить или из автомата дать стрельнуть.

– Моральное разложение, – кашлянув в кулак, сказал Одинцов. – А проще говоря – разврат.

– Ой, да ладно вам, товарищ лейтенант! – слащавым голосом протянула она.

– Старший лейтенант.

– Ну, пусть будет старший. Так даже еще лучше.

Тетка Алена замолчала и, повернувшись к Одинцову всем телом, не моргая, смотрела ему прямо в глаза. По лицу ее непонятно скользила улыбка. Она то вспыхивала где-то у нее в зрачках, то пробегала волной по приоткрытому влажному рту, а то вдруг начинала дрожать на белых, слегка мясистых крыльях носа, и все никак не устанавливалась где-нибудь в одном месте – так, чтобы нормальный человек, такой, например, как Петька, мог поглядеть на нее и спокойно сказать – вот, улыбается.