Андрей Геласимов - Степные боги

– Точно, – поддакнула тетка Алена. – У нас вон девка одна еще до войны работала там учетчицей, когда беременная была. Так теперь пацан у нее помирает. Вылечить нет никакой возможности. Просто ужас.

Петька вспомнил бабку Потапиху, ее пироги и свисающую с кровати Валеркину руку.

– Суеверия, – хмыкнул Баландин.

– Возможно. Но то, что японцы на шахтах мрут, – это факт. И ни один врач не может установить причину. Заразы вроде никакой нет.

– А этот их Муганага?

– Миянага.

– Да мне все равно. Он чего говорит?

– Он вообще-то не особенно говорит. Понимает вроде по-русски, но сам сказать может не больше двух слов. Он чаще поет.

– Поет? – удивился Баландин.

– Ну да. Видимо, так русский язык учит. Охранники по вечерам в казарме поют, а он слушает. Я несколько раз его у них под окном заставал. Только сам он поет очень странно. Букву «л» не выговаривает.

– Смешно. И что поет?

– Разное. Но чаще всего «Эх, дороги».

При этих словах старшего лейтенанта майор Баландин неожиданно изменился в лице, вздохнул и как будто о чем-то вспомнил.

– Хорошая песня, – сказал он, помолчав.

Потом опер тяжелую голову на кулак, прикрыл глаза и негромко запел таким голосом, от которого у Петьки по спине побежали мурашки:

Пропев эти две строчки, он опять замолчал, и за столом некоторое время стояла тишина. Слышно было только, как смеются танкисты возле своих машин.

– Брат у меня эту песню любил, – наконец заговорил майор. – В степи тут у вас воевал на истребителе… А вот крылья сложил в Будапеште…

Майор помолчал еще немного, потом снова вздохнул, обвел всех взглядом и улыбнулся:

– Да, старшой, интересный у тебя японец…

Он хотел сказать еще что-то, но в этот момент в соседнем танке раздался пронзительный крик:

– Стой, стой! Хорош! Замри! Не толкай дальше!

Баландин вскочил из-за стола и бросился к танку.

– Отставить! – закричал он. – Немедленно прекратить!

Танкисты и техники с длинными шестами в руках замерли на месте. Майор вскочил на броню, продолжая напряженно вытягивать руку в сторону своих подчиненных, которые и без того уже стояли, не шевелясь, рядом с торчавшим из ствола шестом.

– Не двигаться, – на всякий случай еще раз предупредил их Баландин и заглянул в командирский люк.

Петька с бьющимся, как у воробья, сердцем вылетел из-за спины тетки Алены и тоже скакнул на броню.

– Куда?!! – сжав зубы, зашипел майор. – Назад!

Подбежавший старший лейтенант сгреб Петьку в охапку и отскочил с ним подальше в сторону.

– Дурак, что ли! – пробормотал он Петьке на ухо сдавленным голосом. – Чужая ведь техника. Неизвестно, чего там у них…

– Держи его! – крикнул Одинцову майор Баландин. – Отойди с ним подальше! И женщин отсюда уводи!

Затем он снова склонился над люком, но в ту же секунду отпрянул, потому что оттуда вдруг вынырнула перепачканная в смазке голова одного из танкистов.

– Я же говорил, не толкай, – расстроенно сказал тот, не замечая позади себя командира и показывая притихшим товарищам горлышко от разбитой бутылки. – В стволе была. Прямо в этом их солидоле. Подарок от американских рабочих.

Баландин выхватил у него из руки осколок, понюхал его и расплылся в широченной улыбке:

– Виски, мужики. Американская самогонка.

Затем выпрямился во весь рост и закричал в сторону остальных танков:

– Стой! Отставить чистить стволы! Отставить!

* * *

Через полчаса на столе под навесом стояло около десятка бутылок с иностранными этикетками, а личный состав танкового батальона толпился чуть в отдалении, не решаясь нарушить субординацию и в то же время не находя в себе сил разойтись. Один только младший сержант, первым обнаруживший виски, получил разрешение майора приблизиться к странным квадратным бутылкам – и то лишь для того, чтобы стереть с них необыкновенно вонючий американский солидол.

– Да ты не сильно старайся, – говорил Баландин младшему сержанту. – Донышко-то зачем трешь?

– А пятна на столе останутся, товарищ майор? Нам еще здесь пищу принимать неизвестно сколько времени. Вонять будет.

– Хорош, я тебе сказал. Горлышки протри – и нормально.

Баландин посмотрел в сторону своих танкистов и развел руками:

– Ну, чего уставились? Самогона не видели?

– Если бы самогона, – протянул один из механиков. – А это ж американский продукт, товарищ майор. Европа!

– Сам ты Европа, – махнул на него рукой Баландин. – В Германии, что ли, этих американцев не насмотрелся?

– Так, американцы-то – это одно, а самогон ихний – это уже совсем другое… Может, разрешите на пробу грамм хотя бы по пятьдесят? А, товарищ майор? А то воюешь-воюешь, а виски этого ихнего так и не попробуешь. Все только спирт да спирт. Срамота одна. Ну что мы, скоты, что ли, какие-нибудь?

Баландин, который хотел заныкать редкий продукт до лучших времен и для подарков знакомым связисткам в штабе дивизии, оглядел ждущих его решения танкистов, прищурился, подмигнул Петьке и со смехом сказал:

– Ладно. Но только по пятьдесят. И уберите говно из башен.

Петькина мамка к этому времени уже освоилась среди военных. Переполох вокруг танка и начавшееся после него веселье развлекли ее, и она уже с любопытством посматривала по сторонам. Заговорить с кем-нибудь она, конечно, еще не решалась, но про темную полосу у себя на шее почти забыла. Время от времени она даже убирала левую руку со своего горла, и тогда вдвоем с Петькой они становились весьма странной парой – словно кто-то повязал им на шею по черной ленточке. Только у Петьки на его бесконечно счастливом лице были еще две большие ссадины и синяк.

Белое платье, которое за ночь сварганила для нее тетка Наталья, сначала стесняло Петькину мамку. Ей казалось, что белое – это слишком. В белом она не ходила даже в те времена, когда учительница Анна Николаевна ласково смотрела на нее из-за своего стола и говорила: «А сейчас Нюра Чижова почитает нам стихотворение». Однако теперь, когда все неожиданно сгрудились кучей вокруг стола и начали выяснять – кто пьет, кто не пьет и кто вместо кого выпьет два раза, она вдруг заметила, с каким интересом посматривают на нее танкисты, и поняла, что Петька был прав и что художник Самохвалов не зря нарядил в белое своих физкультурниц.

– А вас, извините, как зовут? – спросил ее майор Баландин. – А то ваш пацан ведь нам ничего не сказал… И почему вы это… Ходите босиком?

Лицо и вообще весь череп у него при этом то ли от виски, то ли от смущения слегка порозовел.

– Я? – смутилась она вслед за ним и немедленно прикрыла левой ладонью горло. – Меня Чижова Нюра зовут.

– Тоже, глядь, как японцы! – захохотала тетка Алена. – Имя задом наперед говорит. Сидела бы дома, клуша, со своим выблядком.