Колин Маккалоу - Падение титана, или Октябрьский конь

Цезарь чувствовал себя отдохнувшим и радовался, что время его пребывания в Риме подходит к концу.

Кальпурния вошла, когда он заканчивал завтракать. У нее опухли веки, под глазами появились круги. Он сразу встал, подошел к ней, поцеловал, потом взял ее за подбородок и с тревогой посмотрел ей в лицо.

— Дорогая моя, в чем дело? Тебя напугала гроза?

— Нет, Цезарь, это мой сон напугал меня, — сказала она, схватив его за руку.

— Плохой сон?

Она вздрогнула.

— Ужасный! Я видела, как какие-то люди окружили тебя и закололи.

— Edepol! — воскликнул он, чувствуя себя беспомощным. Как успокаивают испуганных жен? — Это просто сон, Кальпурния.

— Но очень реальный! — воскликнула она. — Все случилось в сенате, но не в курии Гостилия, нет. В курии Помпея, кажется… там была его статуя. Пожалуйста, Цезарь, не ходи сегодня туда!

Он высвободился, взял ее руки в свои и стал растирать их.

— Я должен идти, дорогая. Сегодня я слагаю с себя полномочия консула. Это конец моей официальной деятельности в Риме.

— Не ходи! Пожалуйста, не ходи! Сон был таким реальным!

— Спасибо за предупреждение, я постараюсь, чтобы меня не закололи в курии Помпея, — сказал он тихо, но твердо.

Вошел Трог с его toga trabea. Уже одетый в полосатую ало-пурпурную тунику, в высоких красных сапогах, Цезарь стоял, пока Трог навешивал на него это массивное облачение, укладывая складки на левом плече так, чтобы они с него не соскальзывали.

«Как великолепно он выглядит! — подумала Кальпурния. — Пурпурный и красный цвета идут ему больше, чем белый».

— Но ты ведь еще и великий понтифик. У тебя есть обязанности. Вот предлог не ходить! Не ходи.

— Нет, не могу, — ответил он с легким раздражением. — Сегодня иды, жертвоприношение будет коротким.

И он ушел, ибо его уже ждали на Священной дороге. Беглый осмотр овец, и процессия двинулась к Нижнему Форуму, а затем поднялась на Капитолий.

Через час Цезарь вернулся, чтобы переодеться, и вздохнул с сожалением, увидев, что приемная комната забита клиентами. Хочешь не хочешь, а многих придется принять. В кабинете он нашел Децима Брута, тот развлекал Кальпурнию болтовней.

— Я надеюсь, — сказал Цезарь, переодетый в тогу с пурпурной каймой, — тебе удалось убедить мою жену, что сегодня меня не убьют?

— Я пытался, но не уверен, что мне это удалось, — сказал Децим.

Небрежно положив ногу на ногу, он полусидел на малахитовой крышке письменного стола, для верности опираясь на нее руками.

— Мне еще нужно принять человек пятьдесят клиентов. Ничего личного, так что, если хочешь, останься. Что привело тебя, такого веселого и в столь ранний час?

— Я подумал, что, может быть, тебе захочется навестить Кальвина по пути на собрание. Я тоже хотел бы его повидать, — спокойно ответил Децим. — Но если я появлюсь там один, меня могут и не пустить, а с тобой не откажут.

— Умно, — усмехнулся Цезарь.

Он вопросительно посмотрел на Кальпурнию.

— Благодарю, дорогая. Меня ждет работа.

— Децим, позаботься о нем! — попросила она с порога.

Децим широко улыбнулся. Такая успокаивающая улыбка!

— Не беспокойся, Кальпурния, я о нем позабочусь.

Два часа спустя они в сопровождении толпы клиентов покинули Общественный дом, чтобы по лестнице Весталок подняться на Палатин. Повернув за угол к святилищу Весты, они прошли мимо старого Спуринны, сидящего на корточках на своем обычном месте, рядом с дверью, за которой производился прием завещаний.

— Цезарь! Берегись мартовских ид! — крикнул он.

— Мартовские иды уже наступили, Спуринна, и, как видишь, я жив и здоров, — засмеялся Цезарь.

— Да, мартовские иды наступили, но они еще не кончились.

— Глупый старик, — пробормотал Децим.

— Какой угодно, но только не глупый, Децим, — сказал ему Цезарь.

У подножия лестницы Весталок их окружила толпа. Чья-то рука протянула Цезарю записку. Децим перехватил ее и сунул за пазуху.

— Пойдем, — сказал он. — Я отдам ее тебе позже.

Дверь дома Гнея Домиция Кальвина распахнулась, их впустили и провели прямиком в кабинет. Кальвин лежал на кушетке.

— Твой египетский врач просто чудо, Цезарь, — сказал он, когда визитеры вошли. — Децим, какая приятная неожиданность!

— Ты выглядишь намного лучше, чем вчера вечером, — сказал Цезарь.

— Я и чувствую себя намного лучше.

— Мы ненадолго, но я хотел убедиться, что ты жив-здоров, старина. Луций с Пизоном вскоре придут и побудут с тобой, ради такого случая пропуская сегодняшнее собрание. Нашли предлог, а? Но если они утомят тебя, прогони их. Что с тобой было?

— Сердечный спазм. Хапд-эфане влил в меня экстракт наперстянки, и почти сразу же все прошло. Он сказал, что мое сердце «затрепетало». Запоминается, да! Там вроде скопилась какая-то жидкость.

— Поправляйся скорей, тебя ждет мое кресло. Лепид сегодня уезжает в Нарбонскую Галлию, так что в палате его тоже не будет. И Филиппа не будет, он объелся амброзией! Боюсь, в переднем ряду не останется никого. Ну, почти никого. А ведь сегодня я прощаюсь с сенатом.

Цезарь умолк. Неожиданно он наклонился и поцеловал Кальвина в щеку.

— Береги себя, старина.

Кальвин нахмурился. Веки его опустились. Он задремал.

Когда, обходя лужи, они подошли к Фламиниеву цирку, Децим спросил:

— Цезарь, позволь, я пошлю кого-нибудь предупредить, что мы скоро придем?

— Конечно.

Один из слуг Децима поспешно ушел.

Миновав колоннаду, они увидели, что в саду собралось около четырехсот сенаторов. Кто-то читал, кто-то диктовал писарям, кто-то растянулся на травке. Желающие поболтать сбились в группы. Говорили, наверное, о чем-то веселом, потому что слышался смех.

Марк Антоний подошел к ним, пожал Цезарю руку.

— Ave, Цезарь. Мы уже отчаялись тебя дождаться, но прибежал малый Децима и всех успокоил.

Цезарь, отняв руку, кинул на него взгляд, недвусмысленно говоривший, что никого не касается, насколько опаздывает диктатор, и поднялся по ступеням к курии в сопровождении двух слуг: один нес его курульное кресло и складной стол, другой — восковые таблицы и мешок со свитками. Рабы установили кресло и стол у края курульного возвышения, он кивком отпустил их, и они ушли. Довольный тем, что все расположено правильно, Цезарь опорожнил мешок, аккуратно сложил свитки вдоль противоположного края стола и сел. Слева от него лежали таблицы, рядом лежал стиль на случай, если ему захочется что-либо записать.

— Он уже работает, — сказал Децим, подходя к двадцати двум членам клуба, собравшимся у ступеней. — Внутри около сорока заднескамеечников. Требоний, пришло время действовать.

Требоний немедленно подошел к Антонию, который решил, что лучший способ удержать Долабеллу на улице — это остаться с ним и постараться быть вежливым. Их ликторы (у каждого по двенадцать) стояли в стороне, воткнув фасции (принадлежавшие старшему, Долабелле, поскольку шел месяц март) в землю. Хотя собрание происходило за пределами померия, Рим лежал всего в миле от них, поэтому эти бравые парни были в тогах и без топориков в пучках прутьев.