Колин Маккалоу - Падение титана, или Октябрьский конь

Антония и Лепида переправили со своего берега в лодке. Они были в доспехах. Октавиан уже ожидал их в тоге с пурпурной каймой и в коричнево-малиновых сенаторских туфлях с консульскими пряжками в виде полумесяца, а не в своих специальных ботинках на толстой подошве. Аудитория была огромной. Обе армии выстроились по берегам реки, пристально наблюдая, как три фигурки сидят, стоят, ходят, жестикулируют, поворачиваются друг к другу или, наоборот, отворачиваются к стремительному потоку.

Они поприветствовали друг друга. Октавиан, соответственно случаю, почтительно, Лепид — любезно, Антоний — резко.

— Давайте перейдем к делу, — сказал Антоний и сел.

— Как ты думаешь, в чем заключается наша задача, Марк Антоний? — спросил Октавиан.

Он выждал, когда Лепид сядет, и только тогда сел сам.

— Помочь тебе выползти из той ямы, которую ты выкопал для себя, — ответил Антоний. — Ты же знаешь, что проиграешь, если дело дойдет до сражения.

— У нас по семнадцать легионов, и у меня, я думаю, столько же ветеранов, — спокойно сказал Октавиан, вскинув светлые брови. — Однако у тебя преимущество — более опытные командиры.

— Другими словами, ты хочешь вылезти из этой ямы.

— Нет, я думаю не о себе. В моем возрасте, Антоний, я могу позволить себе испытать короткое унижение, которое не омрачит моих перспектив. Нет, я думаю о них. — Октавиан указал на солдат. — Я просил вас о переговорах, чтобы понять, сможем ли мы найти способ сберечь их жизни. Твои люди или мои, Антоний, никакой разницы нет. Они все римские граждане, и все должны жить, растить сыновей и дочерей для Рима с Италией — единого целого, как считал мой отец. Почему они должны проливать кровь просто ради того, чтобы решить, кто из нас лидер стаи?

Трудный вопрос. Антоний смущенно переменил позу и, испытывая неловкость, ответил:

— Потому что твой Рим — это не мой Рим.

— Рим есть Рим. Никто из нас не является его собственником. Мы оба его слуги, мы не можем быть его хозяевами. Все, что ты делаешь, все, что я делаю, должно быть направлено к его вящей славе, увеличивать его мощь. Это также относится к Бруту и Кассию. Если ты, я и Марк Лепид должны соревноваться в чем-нибудь, так это в степени вклада в славу Рима. Сами мы смертны, умрем ли мы здесь, на поле сражения, или позже, в мире друг с другом. А Рим вечен. И мы принадлежим Риму.

Антоний усмехнулся.

— Вот что я тебе скажу, Октавиан. Говорить ты умеешь, но, к сожалению, не умеешь командовать войском.

— Если переговоры — мой конек, тогда сейчас я на месте, — сказал Октавиан с улыбкой Цезаря. — Правда, Антоний, я не хочу кровопролития. Я только хочу опять увидеть всех нас, сторонников Цезаря, под одним знаменем. Убийцы не оказали нам услугу, убив нашего неоспоримого лидера. После его смерти мы раскололись. Немалую долю вины в этом я возлагаю на Цицерона, который враг всем сторонникам Цезаря, как и ему самому. Я считаю, если мы сейчас прольем кровь, то предадим Цезаря и предадим Рим. Настоящие враги Рима не здесь, не в Италийской Галлии. Они на Востоке. Убийца Марк Брут держит всю Македонию, Иллирию, Грецию, Крит, а через своих приближенных — Вифинию, Понт и провинцию Азия. Убийца Гай Кассий держит Киликию, Кипр, Киренаику, Сирию, может быть, даже и Египет теперь.

— Я согласен с тобой в отношении Брута и Кассия, — сказал Антоний, явно расслабляясь. — Продолжай, Октавиан.

— Марк Антоний, Марк Лепид, я только прошу о союзе. О воссоединении всех сторонников Цезаря. Если мы сможем выяснить, в чем наши мнения не совпадают, и объединиться, тогда мы сумеем справиться и с настоящими нашими врагами — Брутом и Кассием, выставив силу, равную их общей силе. Иначе Брут с Кассием победят и Рима больше не будет. Ибо Брут и Кассий отдадут провинции публиканам и так зажмут их жителей, что те предпочтут дикарей или парфян римскому патронажу.

Лепид молча слушал Октавиана, Антоний вставлял иногда замечания. Почему-то в устах этого юноши все звучало весьма разумно, логично, что очень удивляло Лепида, ведь ничего нового или экстраординарного он им не говорил.

— Я не боюсь драться, я просто не хочу драться, — повторил Октавиан. — Мы должны сохранить все наши силы для настоящих противников.

— И ударить по ним так, чтобы у них не было шанса повторить то, что случилось после Фарсала, — сказал оживленно Антоний. — Рим устал от борьбы с республиканцами. Фарнак, потом Африка, потом Испания.

Итак, начало было положено, хотя потребовался весь день, чтобы достичь общего согласия по многим вопросам, ведь принятое решение должно было понравиться не только им, но и солдатам, и римским массам. Октавиан хорошо сознавал, что Антоний до того устал соревноваться с вечно доминирующим над ним Цезарем, что уже дошел до точки и готов разделить лидерство в государстве с двадцатилетним нахалом, чьей заслугой является только подаренное ему Цезарем имя. Собственно, сознавал это и сам Антоний. Лучшим выходом было прекратить на время борьбу за окончательное верховенство. Что Октавиан мог сделать на реке Лавин — это создать у Антония впечатление, что ему это верховенство уступят. До того времени, пока возмужание одного и схождение в старость другого не нарушат этот баланс. «Ладно, — думал каждый из них, — это устраивает нас обоих, пока с Брутом и Кассием не покончено. А там поглядим. Проблемы решают поочередно, не скопом».

— Конечно, мои легионы не согласятся, если все будет выглядеть так, будто ты победил, — сказал Антоний на другой день, когда обсуждение возобновилось.

— Мои тоже, если создастся впечатление, что я проиграл, — парировал Октавиан.

— И мои легионы, и Планка, и Поллиона, — сказал Лепид.

— Планку и Поллиону хватит консульства в ближайшем будущем, — резко сказал Антоний. — Достаточно нас троих.

Большую часть ночи он провел в раздумьях. Он был далеко не дурак, чтобы не осудить в себе импульсивность, гедонизм и отсутствие интереса к политическому решению споров.

— А почему бы нам не разделить руководство Римом более или менее поровну между нами тремя? — спросил он.

— Это звучит интересно, — сказал Октавиан. — Продолжай.

— Хм… Ну… Никто из нас не должен быть выше, чем консулы, но вместе мы должны иметь большую, чем они, власть. Знаете, словно мы… хм… втроем делим диктаторство.

— Ты отменил диктаторство, — тихо напомнил Октавиан.

— Правильно, и я не жалею об этом! — зло огрызнулся Антоний. — Я только хочу сказать, что Римом не могут управлять сменяющиеся каждый год консулы, пока мы не покончим с освободителями. Но один диктатор слишком оскорбителен для всех, кто ратует за демократию. Если мы трое будем делить диктаторский пост, тогда мы сможем и контролировать друг друга, и управлять Римом разумно, в чем он весьма нуждается в данный момент.