Колин Маккалоу - Падение титана, или Октябрьский конь

— Я никогда не говорил, что могу организовать отпор, — спокойно возразил Октавиан. — Ты намечал диспозиции на сегодня, не я. Ты даже не потрудился сказать мне, что атакуешь, и не пригласил меня на свой совет.

— Почему ты не отступаешься и не возвращаешься восвояси, Октавиан?

— Потому что я сокомандующий в этой войне, Антоний, что бы ты ни думал об этом. Я потерял больше людей, чем ты, — это моя пехота погибла! — и больше денег, чем ты, сколько бы ты ни орал и ни бесновался. В будущем я советую тебе включать меня в свои военные советы и лучше охранять свой лагерь.

Сжав кулаки, Антоний харкнул, сплюнул Октавиану под ноги и ушел.

— Позволь мне убить его, пожалуйста, позволь, — взмолился Агриппа. — Я одолею его, Цезарь, я знаю, что одолею! Он стареет и очень много пьет. Позволь мне убить его! Я вызову его, это будет честная схватка!

— Нет, не сегодня, — сказал Октавиан, повернулся и пошел к своей разоренной палатке.

Нестроевые копали ямы при свете факелов, потому что надо было похоронить много лошадей. Мертвая лошадь означала, что всадник не может сражаться. Это хорошо знали все.

— Ты был в гуще драки, Агриппа, мне сказал об этом Тавр. Тебе нужен сон, а не дуэль с таким гладиатором, как Антоний. Тавр сказал мне также, что ты удостоен девяти золотых фалер за то, что взошел на стену противника первым. Речь шла и о corona vallaris, но, по словам Тавра, Антоний придрался к тому, что там было две стены, и ты не сумел первенствовать на обеих. Но я все равно тобой очень горжусь! Возьмешь себе под начало четвертый, когда мы насядем на Брута.

Хотя Агриппа зарделся от похвалы, его более восхищало поведение Цезаря, чем свои подвиги на каких-то там стенах. После оскорбительного и незаслуженного нагоняя, полученного от такого кабана, как Антоний, ему оставалось лишь почернеть лицом и умереть. А вместо этого рев Антония оказал на него благодатное воздействие и, словно некое магическое лекарство, улучшил его состояние. Как он держался! Спокойно, ни один мускул не дрогнул. У него какая-то своя, особая храбрость. И Антоний ничего не добьется, пытаясь подорвать репутацию Цезаря среди легионов, сколько бы ни кривился, сколько бы ни высмеивал его за сегодняшнюю трусливость. Легионеры знают, что Цезарь болен, и они будут думать, что это его болезнь помогла им сегодня одержать большую победу. Ибо это большая победа. Мы потеряли самых худших солдат. А освободители лишились лучших. Нет, легионы никогда не поверят, что Цезарь трус. Это в Риме дружки Антония и «кабинетные» генералы-сенаторы поверят его лживым россказням. Но в них он не станет упоминать о болезни.

Лагерь Брута был переполнен. В нем укрылись около двадцати пяти тысяч солдат Кассия. Некоторые из них были ранены, большинство просто устали от работы на болотах, после которой пришлось еще драться. Брут выделил дополнительные продукты из запасов, заставил пекарей трудиться так, как трудились вчера эти парни, накормил всех свежим хлебом и чечевичным супом с беконом. Сейчас так холодно, а с топливом плохо, потому что деревья, свежесрубленные на тыльном склоне горы, слишком сырые, чтобы нормально гореть. Горячий суп и хлеб с маслом немного согреют солдат.

Когда Брут подумал о том, как войска отреагируют на смерть Кассия, им овладела паника. Он погрузил недвижные тела на телегу и тайно отослал их в Неаполь в сопровождении молодого Катона, которому поручил кремировать их и послать прах домой, а потом возвратиться. Как ужасно, как нереально видеть безжизненное лицо Кассия! Из всех лиц, которые он когда-либо видел, оно было самым живым. Сдружившиеся еще в школьные дни, они стали потом свояками. А убийство Цезаря накрепко связало их — к лучшему или к худшему. Теперь он один. Прах Кассия поедет домой, к Тертулле, которая так хотела детей, но так и не смогла выносить их. Похоже, это судьба всех женщин из рода Юлиев. А теперь для детей слишком поздно. Слишком поздно для нее и слишком поздно для Марка Брута. Порция умерла, мать жива. Порция мертва, мать жива. Порция мертва, мать жива.

После того как увезли тело Кассия, странная сила вдруг влилась в Брута. Дело их двоих теперь полностью перешло в его руки. Он — единственный освободитель, оставшийся в живых и достойный упоминания в исторических книгах. Брут завернул в плащ свое тонкое сутулое тело и отправился успокаивать людей Кассия. Они очень переживали свое поражение, он это понял, переходя от одной группы к другой, чтобы подбодрить павших духом солдат, успокоить. «Нет-нет, это не ваша вина, вы сражались храбро, упорно. Беспринципный Антоний тайно, предательски напал на вас, действуя подло и бесчестно». Конечно, всем хотелось знать, где Кассий, почему он сам не пришел к ним. Убежденный, что известие о его смерти полностью деморализует солдат, Брут солгал: Кассий ранен, понадобится несколько дней, чтобы он снова встал на ноги. Кажется, это сработало.

Перед рассветом он собрал всех своих легатов, трибунов и старших центурионов на совещание.

— Марк Цицерон, — обратился он к сыну Цицерона, — тебе поручается переговорить с моими центурионами и присоединить солдат Кассия к моим легионам, даже если это их переполнит. Легионы, не понесшие ощутимых потерь, следует сохранить в том же составе.

Молодой Цицерон кивнул. По прихоти случая он был сыном старшего Цицерона, хотя по справедливости ему надлежало бы быть сыном Квинта, а молодому Квинту — сыном старшего Цицерона. Квинт-младший — умен, начитан и устремлен к идеалам. А Марк-младший — прирожденный солдат без интеллектуальных вывертов и иных отклонений. Поручение, данное Брутом, было вполне по нему.

Но, успокоив людей Кассия, Брут почувствовал, что странная сила его покидает, уступая место прежнему унынию.

— Понадобится несколько дней, прежде чем мы сможем снова дать бой, — сказал Кимбр.

— Дать бой? — тупо переспросил Брут. — О нет, Луций Кимбр, мы больше не будем сражаться.

— Но мы должны! — воскликнул Луций Бибул, аристократ и болван.

Трибуны и центурионы с кислым видом переглянулись. Яснее ясного — всем хотелось драться.

— Мы будем сидеть здесь, — сказал Брут, выпрямляясь со всем достоинством, на какое был только способен. — Мы не будем… повторяю, мы не позволим навязать нам сражение!

На рассвете войско Антония было построено в боевой порядок. Возмущенный Кимбр тоже собрал армию освободителей, чтобы послать их в атаку. Бой, казалось, был неминуем, но Антоний отвел свои легионы. Его люди устали, его лагерь нуждался в восстановлении. Он только хотел показать Бруту, что не собирается уходить.

Через день Брут объявил общий сбор всей пехоты и обратился к ней с короткой речью, в результате которой его люди почувствовали себя обманутыми. Брут говорил, что вообще не намерен драться. Ни сейчас, ни в будущем, никогда. В этом нет необходимости, а потом, первая обязанность командира — сохранить драгоценные жизни солдат. Марк Антоний откусил больше, чем может прожевать, потому что жевать он будет воздух. Нигде нет ни зерна, ни животных — ни в Греции, ни в Македонии, ни в Западной Фракии. Поэтому его ждет голод. Флот освободителей контролирует море, провизию Антонию с Октавианом ниоткуда не подвезут!