Розалинда Лейкер - Золотое дерево

Габриэль в это время думала только об одном: как бы побыстрее увести брата подальше от опасности.

— Я понимаю, что вами движут добрые чувства. Что же касается меня, то я поступлю так, как считаю нужным. Не задерживайте нас. Мы очень спешим. Я благодарю вас за то, что все это недоразумение разрешилось миром.

Николя поднял свою перчатку с пола кареты и отступил назад, не сводя глаз с Габриэль. Его взгляд манил девушку и приковывал к себе, сам воздух между ними, казалось, был наэлектризован. Николя поднял бровь, как бы выражая этим свое сомнение.

— Вы так считаете? Надеюсь, что вы окажетесь правы. Однако прошу вас, обдумайте то, что я вам сказал.

— Прощайте, месье Дево, — услышала Габриэль свой собственный голос как бы со стороны.

Он поклонился ей и отвернулся, надевая перчатку. Дверца кареты захлопнулась, и экипаж снова медленно тронулся в путь. Анри, наконец, пришел в себя. Чувствуя, что вновь находится в полной безопасности, он дал волю своему гневу.

— Что за беспримерная наглость! Этот Дево осмелился бросить мне вызов по столь ничтожному поводу! Все это из-за того, что в нем играет дурная кровь, кровь его семьи. Ты, конечно, заметила, как он сразу пошел на попятную, видя, что я хладнокровно молчу, не обращая внимания на его учтивые речи. Кстати, твой лепет чуть не испортил все дело. Я бы вполне обошелся без твоего заступничества, поскольку прекрасно знаю этих Дево. У них нет характера. Во время осады этот парень и его отец бежали из Лиона, словно трусливые зайцы.

Габриэль не слушала брата. Она наблюдала, как Николя снова занял свое место за катафалком во главе похоронной процессии. Он еще раз повернул голову в ее сторону и встретился с девушкой взглядом, но тут карета тронулась, и ее колеса весело покатили по булыжной мостовой, увозя Габриэль прочь. Ее лицо в окне кареты, обрамленное, словно милый сердцу портрет, с покачивающимися жемчужными серьгами, мелькнуло еще раз и скрылось из вида…

Габриэль откинулась на бархатную мягкую обивку сиденья, она испытывала настоящую душевную смуту и была близка к истерике — ей хотелось одновременно плакать и смеяться. Такое ошеломляющее впечатление произвела на нее встреча с молодым человеком — встреча, которая, казалось бы, не имела никакого отношения к ее жизни. Сидевший напротив Анри тем временем приводил в порядок свой сюртук, разглаживая его, — ему удалось это сделать без особого труда, поскольку свою одежду он всегда шил из дорогой первоклассной ткани, — месье Рош имел вкус, отдавая предпочтение в своем быту высококачественным вещам. Затем он начал поправлять сбившийся узел на шейном платке. Стоячий воротник рубашки своими острыми уголками впивался в жирный подбородок брата Габриэль. Положив, наконец, руки на толстые ляжки, затянутые в замшевые брюки цвета красного бургундского вина, Анри уставился на сестру.

— Ты очень бледна, — произнес он. Анри знал, что Габриэль не относилась к числу слабонервных девиц. Но свадьба есть свадьба, и тут нервы могут сдать у любой женщины, тем более, что с ними только что произошел несчастный случай, последствия которого могли быть много хуже. Поэтому брат постарался смягчить свой резкий тон, которым он обычно говорил с Габриэль. — Постарайся забыть то маленькое происшествие, которое мы только что пережили. Оно не должно испортить торжественный день твоей свадьбы. Думай о том, что Эмиль ждет тебя.

Габриэль молча кивнула брату и отвернулась к окну, глядя невидящим взором на мелькающие мимо винные лавки, небольшие закусочные, высокие здания, каменные ступени лестниц, ведущих с одной мощеной булыжником улицу на другую. Эти улицы оглашались непрекращающимся ни на минуту шумом работающих ткацких станков — их несмолкаемое жужжание было похоже на сердцебиение города, затихавшее только в дни бедствий. Габриэль было нелегко следовать совету брата. У нее из головы не выходила эта встреча, рождая множество воспоминаний — было странно увидеть человека, которого Габриэль не только однажды видела в детстве, но и о котором постоянно слышала на протяжении многих лет в кругу домочадцев и друзей семьи. Причем там о нем говорили всегда откровенно враждебно, как это обычно бывает, когда отголоски давно Происшедшей ссоры отзываются горечью обиды еще в нескольких поколениях.

И все же сам Николя, — хотя Анри глубоко оскорбил его, — похоже, не питал к Габриэль никакой враждебности. Напротив, его взоры, обращенные к ней, были откровенно восхищенными; по правде говоря, невесте в день свадьбы не следовало бы позволять кому-либо так смотреть на себя, а тем более благосклонно отвечать на подобные взгляды. Но самым ужасным было то, что Габриэль не испытывала никакого возмущения по поводу не совсем приличного поведения молодого человека. Как бы то ни было, ей следовало забыть все произошедшее, стереть эту встречу из своей памяти. Ей необходимо было сосредоточить все свое внимание на предстоящей церемонии бракосочетания и многое обдумать, поскольку через четверть часа Габриэль предстояло проститься со своей девической жизнью.

Уже с шестнадцати лет мужчины начали свататься к ней, причем от претендентов на ее руку не было отбоя, однако Габриэль твердо решила, что — когда придет время — она сама сделает выбор. Для того, чтобы отстоять независимость, ей приходилось выдерживать натиск домашних, переживать бурные сцены и ссоры. Против нее объединились отец, Анри и его жена Ивон, особа, которую в жизни ничего не интересовало, кроме нее самой. Единственными союзниками Габриэль в этом противостоянии были ее второй брат, Жюль, и его жена Элен, очень добрая сердечная женщина. К сожалению, Жюль служил в армии и редко бывал дома. Что касается Элен, то, хотя она часто вступалась за девушку в разговорах со сварливым Домиником Рош, ее слова в защиту Габриэль не оказывали никакого воздействия на свекра.

Габриэль надеялась, что однажды станет во главе шелкоткацкого дела семьи Рош, и поэтому до последнего дня усердно занималась изучением всех этапов производства шелка. Подобное увлечение девушки было неслучайным. Она не могла замкнуться только в кругу домашних забот и интересов, поскольку ее юные годы, когда человек особенно впечатлителен, выпали на время революционной смуты, пробудившей в душе девушки тягу к свободе. Идеи революции Габриэль восприняла своеобразно они казались ей созвучными собственным устремлениям к независимости, желанию самой решать свою судьбу и строить планы на будущее.

Лион, пожалуй, пострадал в годы Революции как никакой другой французский город. Со времен средневековья это был известный европейский центр текстильного производства, хотя шелкопрядов во Франции завезли только в пятнадцатом веке — именно с тех пор началось производство шелка, которое принесло, в конце концов, благополучие лионцам и процветание их городу.