Стефан Дичев - Путь к Софии

— Кого я вижу? Гавелог! Бог мой, когда же это вы успели вернуться? — спросил по-французски князь Оболенский скорее удивленно, чем обрадованно, того, кто сидел по другую сторону стола, заставленного бутылками, и разговаривал со смуглой мадемуазель Кабардо.

Князь сел на миндер рядом с Ксенией. Как и она, он сразу же забыл про Климента, который остался стоять в стороне, весь горя от смущения и обиды, дожидаясь, когда они вспомнят о нем.

— Всего лишь два часа назад, князь. И как видите, в клуб успел раньше вас!.. — живо ответил Гавелог.

— Ну конечно же! Ведь не напрасно же вас зовут Одиссеем! Но расскажите, расскажите петербургские новости. Как государь император? Видели ли вы Долгорукого? А Алексея Александровича? Поправился ли он? А как граф Тотлебен? Надеюсь, вы были на обеде у великого князя и имели возможность встретиться со всеми ? — засыпал его вопросами Оболенский.

Казалось, в нем не столько говорило любопытство и нетерпение, сколько просто приятно было называть имена своих знакомых. Англичанин только кивал: да, да, все было именно так, и в главной квартире он видел всех...

Мистер Гавелог был удивительно красив. Чем-то он походил на Байрона (хотя остряк Граббе окрестил его Одиссеем) и даже подражал ему своей прической и артистической манерой одеваться. Он давно уже находился при штабе Западного отряда, и, так как был в приятельских отношениях с принцем Ольденбургским, ему разрешалось даже объезжать позиции, что приказом Гурко было категорически запрещено иностранным корреспондентам. Гавелог представлял тут «Таймс». Он писал также книгу о войне и потому время от времени обращался за советами и разъяснениями то к одному, то к другому генералу. Но он никогда не бывал докучлив. Природное остроумие делало его желанным собеседником. Его дружба с двоюродным братом члена императорской фамилии льстила офицерам, с которыми он общался. Доходило даже до того, что Гавелог порой заявлял шутя: «Прошу вас, господа, не говорите этого в моем присутствии! Ведь я же англичанин и, значит, симпатизирую султану. А может быть, я даже его агент!..» Обычно эта шутка в английском клубе вызывала взрыв смеха. Потому что действительно смешно было предположить, что такой изысканный, щедро одаренный во всех отношениях джентльмен мог бы служить этим ретроградам и невеждам туркам.

И офицеры в известном смысле были правы, так как Гавелог служил только английской разведке.

— Гавелог привез целый чемодан новостей, Николай! — вмешался в разговор принц. — Но вы не знаете самого важного! Государь император уже отбывает! Да, да. Вот письмо, которое доставил мне наш друг.

— От Черкасского?

— От Баттенберга, от моего любезного двоюродного братца! Расскажите же, Гавелог!

Англичанин принялся рассказывать, что он был у князя Черкасского и что там уже подробно говорилось о государственном устройстве Болгарии, а когда снова речь зашла о будущей столице, все были согласны с тем, что ею должна стать София.

— Минутку, минутку! — остановил его Оболенский. — Вы говорите — София. А я вот привел человека, который только что оттуда! Болгарин, он доставил нам очень важные сведения...

Англичанин из учтивости умолк, но принц нетерпеливо заметил:

— Потом, князь! Когда закончим... не будем прерывать...

— А, да-да, в самом деле. Тогда послушаем сперва мистера Гавелога!

Князь Оболенский обернулся к Клименту и жестом пригласил его сесть и послушать, что будет говорить англичанин. Климент пододвинул стул и сел, укрывшись за широкой спиной баронессы. Отсюда ему было удобно смотреть на Ксению, на принца, на князя Николая. Рассказ Гавелога звучал остроумно для тех, кто знал, о ком идет речь. Клименту же он был просто скучен — для него это был перечень имен, титулов, высоких постов. «И все же я узнал кое-что новое, — подумал Климент. — Насчет Софии Дяко передавал тогда как слух, а выходит, что и в самом деле так будет... Наша заброшенная, грязная София станет столицей... Что-то делают сейчас мои будущие столичные жители?» — пытался он мысленно пошутить, но шутка получилась какая-то вымученная, горькая. Сам того не сознавая, он даже в этом блестящем дворянском обществе все время думал о доме.

— Нет, нет! Вопреки вашему хваленому умению рассказывать, вам, дорогой мой Гавелог, недостает, как бы это выразиться, существенности. Вы нам не сказали главного, — прервал недовольно корреспондента принц Ольденбургский. — Впрочем, дамы и господа. Я вам еще не прочитал полученного мною письма. Послушайте, что пишет мой кузен Баттенберг. Гм, да. Вот! Или же нет, погодите, тут он говорит об орденах. Получил, разумеется, новый орден, третий или четвертый. Ваш Долгорукий тоже награжден, Николай. Теперь там вообще раздают ордена... — Принц сделал выразительный жест и холодно, презрительно рассмеялся. — Да, вот он пишет, что скоро отправится в Петербург со свитой его императорского величества... Но тут есть одна фраза, которая меня озадачивает... «Император, узнав об исторической победе и пленении маршала Осман-паши, был в прекрасном расположении духа и во время обеда сказал: “Теперь уже необходимо думать о главе будущего государства болгарского... Естественно, кто-нибудь из наших любезных родственников мог бы взять на себя эту трудную и ответственную миссию...” И тут, дорогой кузен, император перечислил имена... Мое, твое и твоего брата, Константина Петровича. Что касается меня, вы понимаете, кузен, что ежели я буду принужден обстоятельствами...» и так далее. Вы слышите, — холодно рассмеявшись, отметил принц, — Баттенберг пишет: ежели буду принужден?! И после этого отправляется со свитой императора в Петербург. Ясно?!

Тут сразу заговорили все — граф Граббе, и князь Николай, и генерал, который сидел возле баронессы Лизель фон Тизенгаузен, а за ними и дамы; Ксения шутливо, хотя и несколько бесцеремонно заявила:

— Я, разумеется, желала бы, чтобы князем Болгарии стал мой Nikolas. Но раз речь идет об императорской фамилии, тогда вполне естественно, что им будете вы, ваше высочество! С этим мы все согласны! И вообще, давайте выпьем! — воскликнула она среди общего смеха. — Вина! Дайте мне вина, господа! Я хочу выпить! Хватит с меня всего того... что я вижу в лазарете: раненые, ампутированные, тифозные... К черту все! Говорите что-нибудь про любовь!

— Любви нет, — сказал граф Граббе и подал ей бокал, наполненный до краев вином.

— А знаете, какими я себе представляла вас прежде, господа... и эти ваши клубы?

— Ну-ка! Сейчас будет откровение. Тише! Дамы и господа, слушайте признание, — восклицал обходительный Граббе.

— Говори, Ксеничка! Говори, голубушка, — подскочил и встал перед нею круглолицый коротышка Савватеев, который до этого сидел по другую сторону принца, пил вино и, с той минуты как начались серьезные разговоры, не произнес ни звука.