Камил Икрамов - Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове

Джангильдин вначале старался придерживаться географического принципа: крутил фильмы про большие города и порты Европы, потом все про Африку, потом про Азию. Сюжеты были короткие: присутствие кайзера Вильгельма с кронпринцем и свитой на спуске с верфи подводной лодки без перехода сменялось на экране сценой кормления тигров и гиен в зоологическом саду какого-то города под пальмами, а полет биплана над пшеничным полем непонятно как переходил в северный сюжет с эскимосами, разделывающими тюленя.

Джангильдин не поспевал давать пояснения происходящему на экране и радовался, когда пленка рвалась. Возясь с аппаратом, он успевал рассказать о только что виденном и предварить то, что будет. Сеанс длился около двух часов и произвел огромное впечатление на зрителей. Учителя аплодировали, а ученицы расходились, безмолвные и потрясенные.

Варвара Григорьевна взяла с Алиби слово, что он устроит еще несколько сеансов, а Николай Васильевич одобрил намерение показывать фильмы в аулах. По его мнению, это очень важно для воспитания чувства общности всех людей на земле.

Первый сеанс на родине и сам по себе натолкнул Джангильдина на некоторые выводы. Прежде всего, сюжеты хроник для аульных зрителей надо переклеить в ином порядке, чтобы разнородное не так быстро мелькало и поддавалось объяснению. Например, сюжеты с царствующими особами, миллионерами и мировыми знаменитостями следует объединить, склеить подряд и объяснять людям, как одинаково живут на свете все без исключения хозяева жизни. Сюжеты про простых людей тоже нужно связать воедино, чтобы видно было, как плохо приходится всем, кто честно трудится.

По опыту заправских европейских заведений Алиби подумал, что не худо бы и в его передвижном походном кинематографе иметь тапера. Он поделился своим замыслом с Амангельды, а тот сам вызвался играть на домбре в еще — если Алиби ему предварительно поможет — петь по-казахски про то, что будет на полотне экрана. К сожалению, во время демонстрации фильмов в аулах от этой заманчивой идеи пришлось отказаться. Неторопливый склад казахской импровизационной песни никак не поспевал за короткими, дергающимися кусками кинохроники.

Почти на десять лет Алиби был моложе Амангельды, и если когда-то эта разница в возрасте заставляла мальчишку из Кайдаула снизу вверх смотреть на молодого батыра, то теперь образование Алиби и его легендарное путешествие уравняли их. Амангельды жадно расспрашивал друга о дальних странах, о диковинных растениях и животных, о морях и океанах, о народных обычаях и нравах, но больше всего — о справедливости: есть ли на свете полная справедливость, где ее больше, где меньше и как люди ее достигают?

Амангельды не уставал расспрашивать, и получалось, что везде примерно одно и то же: одни трудятся в поте лица, другие наслаждаются тем, что создают первые. Эту мысль они включили в свою программу и даже склеили ленту, где рядом с показом тяжкого труда грузчиков в каком-то турецком порту был подмонтирован короткий фильм о парижских ночных заведениях. Главной частью этой ленты был лихой канкан на сцене какого-то роскошного кабаре. Девицы в коротких юбках, высоко задирая длинные ноги в черных чулках, наступали на зрителей и уходили вдаль, виляя нахально выставленными задами. Реакция степных жителей на это зрелище оказалась особенной:

— Это зачем же они позволяют над собой такое издевательство?

Сначала степняки с опаской шли на сеансы, а потом интерес резко возрос, и во время переездов из аула в аул их сопровождали десятки всадников, мечтающих еще раз увидеть кайзера Вильгельма на верфях, эскимосов возле тюленя, рикшу на улицах Шанхая и парижский канкан.

Успех кинематографа в степи был огромен, и уважение, которым люди окружили Джангильдина и Иманова, все возрастало. Даже старый и совсем уже дряхлый баксы Суйменбай однажды оказался на сеансе в большой кошаре.

Наступило лето, и фильмы можно было показывать на воздухе. Глубокой ночью то в одном, то в другом краю тургайских степей слышалось стрекотание аппарата «Гок», и сотни людей неотрывно следили за суетливыми движениями фигурок, которые на белом полотне рисовал дрожащий луч.

Весной мулла Асим через своих подручных категории чески запретил мусульманам смотреть бегающие картинки, которые привез бродяга и выкрест Алиби, но никто не слушал муллу. Пожалуй, ни один из религиозных запретов не был нарушен так легко и почти без колебаний. Тогда мулла Асим обратился к властям, объясняя, что показ фильмов дикому степному населению чреват серьезными последствиями. Он ссылался при этом на единственную игровую картину, которая была у Алиби. Называлась она «Да здравствует республика!» и повествовала о Великой французской революции. Средствами пантомимы зрителю показывали голод, нищету и бесправие народа, возмущение его, восстание и штурм Бастилии. Потом толстому человеку в короне отрубали голову, потом отрубали голову тому, кто велел казнить короля, и кончалось все это весельем на площади. Видимо, в ленте не хватало многих кусков, и Алиби восполнял пропуски своим рассказом. Зрители недостатков не замечали и просили еще и еще показывать им этот фильм.

Для проверки доноса муллы Асима к Джангильдину явилась на просмотр комиссия в составе урядника и волостного управителя Минжанова. Целую ночь они смотрели фильмы из запаса Алиби, все сорок катушек прокрутили перед ними. Демонстрация шла в полном молчании и без музыкального сопровождения, вместе с комиссией фильм смотрели жители двух ближних аулов.

Урядник и волостной ничего не сказали Джангильдину по окончании просмотра и на бесбармак, приготовленный встревоженными аульчанами, не остались.

Только через неделю от Минжанова приехал человек и попросил Алиби продать ему аппарат со всеми принадлежностями и лентами. Волостной давал большие деньги, а в случае отказа грозился отобрать с помощью властей.

Целый год кочевники Тургайской области были в плену чудес «великого немого», раз в неделю Амангельды бросал все дела и ехал к Алиби, чтобы крутить железную ручку, чтобы перед сеансом или после него играть на домбре и петь про дальние страны и диковинные обычаи разных народов, про то, что везде сильный угнетает слабого, а богатый — бедного, и про то, что так будет не всегда и скоро лопнет терпение людей всего мира, а у свободолюбивых казахов терпения осталось уже совсем мало.

В тот год влияние Алиби поколебало в глазах батыра даже авторитет Николая Васильевича Токарева. Токарев все усложнял. Объясняя что-либо, он приводил одновременно доводы за и против и сам во многом не был уверен.

— Вы за большевиков или за меньшевиков? — спросил однажды Амангельды у Николая Васильевича.