Камил Икрамов - Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове

— Да что уж тут. Я ведь мимо ехал, а хан попросил передать, что послезавтра хочет видеть тебя гостем. Обсудить что-то хотят. Без тебя не обойтись.

— Когда? — спросил Амангельды.

— Послезавтра.

Амангельды задумался, потом отрицательно покачал головой:

— Послезавтра не смогу.

— Почему?

— Скажи им что-нибудь. Соври как старый друг. — Амангельды вроде бы подмигнул. — Скажи, что заболел.

Бектасов напрягся, пытаясь понять, что происходит.

— А разве ты заболел?

— Нет. Я на охоту собрался. Лис много развелось. Капканы буду ставить и так бить.

Издевательство стало явным. Бектасов надел свою лисью шапку, и ему стало совсем не по себе.

— Извини, что угощения нет. У нас паек, а с тобой десять ртов, — сказал Амангельды. Друг детства не встал с кошмы, с каменным лицом добавил: — Так и скажи. На охоту. Лис, скажи, много развелось.

Смаил боялся, что Амангельды расхохочется ему в лицо. И повернувшись, чтобы уйти, боялся этого смеха, как выстрела в спину.

…Карательный отряд, в феврале 1917 года занявший населенный пункт Батпаккара, находился в условиях трудных, особенно тяжкими виделись перспективы. Сено в окружности тридцати верст было сожжено повстанцами, скот они отогнали еще дальше, о продовольствии и фураже из Оренбурга нечего было и думать, телеграф не работал, нарочных сарбазы перехватывали и казнили в устрашение прочим, двигаться дальше в пустую степь было бессмысленно. Начальник отряда мог бы сравнить себя с Наполеоном, занявшим Москву и вскоре вынужденным понять, что проиграл кампанию.

Амангельды про наполеоновское нашествие не знал ничего, тактику партизанской войны не изучал и свои выводы, сделанные на основе горького опыта боев, которые вели практически безоружные пастухи против регулярной армии, оснащенной пушками и пулеметами, не относил к открытиям военной науки. Ясно было, что нельзя рассчитывать только на смелость, нельзя нападать без разведки и не всякая разведка боем допустима.

Несколько лобовых атак нанесли огромный урон сарбазам, и даже тогда, когда каратели отступали, потери с обеих сторон все-таки были несоизмеримы.

В карательном отряде царила железная дисциплина, караулы проверялись ежечасно, в нескольких местах стояли пулеметы, на минарете круглосуточно дежурили дозорные. Разведка и перебежчики, которые приходили оттуда, не говорили ничего утешительного. Отряд, несмотря ни на что, собирался стоять в Батпаккаре до лета.

Вот уже вторую ночь Амангельды выезжал с Ибраем Атамбековым, Досаном Карабаевым, еще несколькими очень верными джигитами на охоту. Так и говорили: едем охотиться на лис.

Вчера они огибали Батпаккару слева, сегодня поехали вправо.

— Понимаешь, чего жду? — спросил Ибрая Амангельды.

— Понимаю.

— А чего?

— Чтобы первым узнать, куда пойдет русский.

— Правильно, а почему я думаю, что он пойдет?

Джигит не знал, как ответить. Накануне в Батпаккару пробрался нарочный не то из Оренбурга, не то из Чедкара, он привез приказ или какую-то весть. Отряд стал готовиться к выступлению. Об этом знали только Амангельды и Ибрай.

— А разведку он никуда не посылал, — сказал джигит.

Появилась луна, она не светила, а лишь просвечивала сквозь низкую хмарь. Всадники спустились в балку, проваливаясь в снегу, долго ехали гуськом, а когда вновь, поднялись на равнину, увидели силуэты Батпаккары.

— У него пулеметы в домах стоят, То в одном, то в другом. Каждую ночь меняет места, — напомнил Атамбеков.

Они двинулись дальше, луна вовсе спряталась, и пошел мягкий снег. Стало холодно.

— Не пойму… — тихо сказал Амангельды. — Странно. Они опять ехали молча, и каждый думал о том, как легко попасть в окружение или напороться на засаду. Вдруг батыр дал своему коню стремена и легко взлетел на бугор, джигиты последовали за ним.

Луна на какое-то время протаяла для себя дырочку в облаках, но светила совсем скупо. То, что они увидели в этом зыбком свете, поразило их. Весь тракт, ведущий на Челкар, был занят длинной походной колонной. Отряд уходил туда, откуда пришел. Артиллерия шла в центре колонны, замыкали ее сани с пулеметами, ощерившимися на пустынную степь.

— Не увидят нас, не достанут? — спросил Ибрай.

— Все ушли, — сказал Амангельды, отвечая не Ибраю, а своим мыслям. — Все до одного. Среди ночи…

Куда они уходят и почему? Может, правду говорят, что восставшие узбеки приближаются к Ташкенту, может быть, они взяли Ташкент? Собственный опыт подсказывал, что этого быть не может, не то соотношение сил. Амангельды остановился на одном выводе: ушли не своей волей, а по приказу.

В Батпаккару въехали почти без предосторожностей. Никто из местных жителей не знал причины ухода отряда. Даже старый русский фельдшер, которому Амангельды доверял полностью, ничего не мог объяснить. Телеграф по-прежнему не работал. Про нарочного вроде бы тоже никто ничего определенного не слышал.

И все-таки Амангельды был первым из руководителей восстания, кто узнал, что в Петрограде произошла революция. Потом кое-что уточнилось, а вначале говорили, что и царя убили. Подтвердилось главное: всем теперь дана полная свобода, киргизам будто бы тоже. Только к концу марта Иван Деев толком объяснил батыру, что война с немцами продолжается и, значит, все самое плохое тоже будет продолжаться.

Профессор Семикрасов по мере сил следил за событиями в Тургайской области. Возможность восстания он предвидел еще в начале мировой войны и был одним из немногих в своей среде, кто в ответ на вести о зверствах восставших рассказывал, как зверствовали каратели. Милые, интеллигентные беседы за чашкой чая кончались ссорами, Семен Семенович в запальчивости порой доходил до того, что говорил о необходимости сепаратного мира с немцами. Его называли за это большевиком, но большевиком профессор не был. Июльские события показали это не только знакомым Семикрасова, но и ему самому. Здесь, в Петрограде, он решительно не принимал и не оправдывал никаких эксцессов, но когда речь заходила о киргизах, башкирах или сартах, он становился на их сторону. Он рассказывал подробности карательной экспедиции, предпринятой по приказу семиреченского военного губернатора Фольбаума, который незадолго перед смертью сменил фамилию и стал Соколов-Соколинский. По приказу генерала уничтожали сотни аулов, мирное население сгоняли со своих мест, а войска брали заложников и расстреливали их, топили в реках. Местные русские газеты писала об этом как о победах, и Семикрасов носил с собой вырезки, читал их знакомым и даже на лекциях в университете.

«Известное возмездие уже постигло, конечно, мятежников, — говорилось в одной заметке. — Войсками перебито много тысяч киргиз, их стойбища уничтожаются, огромное количество их стад переходит в руки войск, администрации. Но это не все. Главный результат комбинированных операций войск заключается в том, что все мятежники загнаны сейчас в такие горные районы, где вскоре вследствие холода и голода они в полной мере почувствуют последствия своего безумного восстания. Уже доходят сведения об их лишениях и болезнях среди них, но войскам приказано не давать врагу пощады».