Максуд Кариев - Спитамен

Но Одатида его уже не слушала, держа сына за руку, она быстро направилась в сторону селения.

Караванбаши, ничего не понимая, строго поглядел на Бабаха:

— Что ты ей такое сказал? — спросил он по-арабски.

— Я знавал ее мужа. Она спросила про него, я ответил. И все… — сказал Бабах, пожимая круглыми плечами.

Караванбаши позвал одного из слуг, велел догнать женщину и вручить оброненный ею сверток.

Одатида и сама не помнит, как добралась до хижины. «Откуда только взялся этот низкий человек?.. — думала она, прижав ладонь к пылающему лицу. — Живут же некоторые лишь для того, чтобы сеять тревогу и боль в сердцах других. Ну, ничего, если в прозрачный родник бросить камень, вода тоже взбаламутится, но, когда песок осядет, она вновь сделается прозрачной. А сердце… О родник мой неугомонный, успокойся, — прижала Одатида руку к груди. — Это недруг Спанты кинул в тебя камень. Уймись, не стучи так бешено. От вражьих стрел и меча люди придумали щит, от клеветы же черной пусть защитит меня любовь моя к Спанте!..» Одатида дрожащими руками налила из кувшина холодного кумрана и выпила большими глотками, словно хотела залить жар внутри себя.

— И я хочу, — попросил Рамтиш. — И мне налей…

Одатида молча осушила еще одну чашу и после этого налила на донышко и подала сыну. Мальчик приник губами к краю чаши, держа ее обеими руками, пил медленно, то и дело переводя дух; когда он отрывался от чаши, по углам рта оставались две белые узкие полоски, похожие на смешно торчащие кверху усики. Она улыбнулась и порывисто прижала к груди сына.

— Мама, почему ты плачешь?

— Разве я плачу?

— У тебя по щекам катятся слезы.

— Неужели?.. Наверное, в глаза попал песок, — она вынула из-за рукава платок и вытерла лицо. — Сбегай, позови Антика!

Мальчик выбежал из хижины.

Ей вдруг пришло в голову схватить коварного толмача, посадить в зиндан и держать там до возвращения Спанты. Сейчас придет телохранитель, и она прикажет… Но тут же родились сомнения и стали прогонять из головы отчаянные мысли. Снова возник перед глазами ухмыляющийся тощий и сутулый пришелец. Не унизительно ли Спанте числить такого даже среди своих врагов? Увидев его, он лишь рассмеется. А Одатида ему скажет: «Милый Спанта, не забывай: скорпион тоже мал, а жалит насмерть».

— Ну, где же Антик, почему не идет?

Она принялась ходить по мягкому войлоку взад-вперед, то нервно сцепляя пальцы, то прижимая руки к щекам. За стеной послышались торопливые шаги, отодвинув полог, пригнув голову, чтобы не задеть притолоку, в комнату вошел Антик, одетый, как простой дехканин, но под халатом у него, она знала, всегда был спрятан огромный кинжал, с которым он, наверное, не расставался даже во сне. Одатида звала Антика очень редко. Вот он стоит перед ней и ждет приказаний.

— Звали, бекам [62] Бекам — моя госпожа. ?

— Да… Вот что, Антик… Вон там, за тем холмом, возле ключа, остановился караван… — Одатида умолкла, рассеянно глядя перед собой, словно гадая, договаривать или нет. — Там купцы…

— Я знаю, бекам. Давно по нашим дорогам не ходили караваны. Для жителей кишлака прибытие купцов — настоящий праздник. Стар и мал, все там. Может, и не собираются ничего покупать, а все равно прицениваются, — улыбнулся Антик, преданно глядя на госпожу.

— Там толмач один… Странный какой-то…

Антик уже заметил, что его госпожа чем-то расстроена.

— Он был недостаточно почтителен с вами, бекам? — быстро спросил Антик, нахмурив брови, и машинально провел рукой по халату, проверяя, на месте ли кинжал. — Всего через несколько минут он будет перед вами на коленях просить прощения!..

— Ах, да ладно, не стоит… Ступай, Антик! — махнула Одатида рукой, словно стряхивая с нее капли воды. — Занимайся своими делами.

— Дел много всяких, бекам. Но главное — служить вам так, чтобы и волос не упал с вашей головы, а песчинка, попав в ваши глаза, не вызвала слез. Прикажите, бекам, я все исполню!

Одатида улыбнулась, поняв, что про песчинку ему сказал Рамтиш.

— Ступай, ступай… мне лучше побыть одной…

— Как вам угодно, бекам, — Антик отвесил поклон, прижав руку к груди, и покинул хижину.

Всегда в такое время в голову лезет черт-те что. Опять от воспоминаний у нее защемило сердце… До рождения первого ребенка оставалось не более месяца. А Спанта взял да и уехал в Мараканду: проверить решил, как доверенные люди ведут там торг его скотом. Одатиде тогда день казался месяцем, а неделя годом. Занималась ли хозяйством, гуляла ли по саду, цветы ли в поле собирала, а с дороги глаз не сводила, все ждала… Прежде, бывало, отправляясь в дальнюю дорогу, всегда говорил, когда вернется. И нередко приезжал даже раньше, чем обещал. С порога говорил бросившейся навстречу жене: «Соскучился! И дня больше не мог без тебя…» — и подхватывал ее на руки, не давая опомниться…

А в этот раз дни шли за днями, неделя минула, пошла вторая… Одатида места себе не находила. Приближался срок родов, она волновалась. При ней, конечно, были няньки, готовые в любую минуту прийти на помощь, исполнить любой ее каприз. Но в сердце у нее всегда было пусто, когда муж отсутствовал. Не выдержав, она послала за ним гонца…

Он вернулся, когда она уже родила двойню. Сразу двух крепышей — батыров. Узнав об этом, он прыгал от радости, словно мальчишка. Она и сейчас помнит его лицо, счастливое и растерянное. Потом он кинулся к ней, бледной, измученной, не имеющей сил даже пошевельнуться, и стал покрывать поцелуями ее горячие запавшие глаза, потрескавшиеся сухие губы. Она была счастлива…

В тот же день Спанта велел зарезать несколько быков, овец, принеся их в жертву богам, и для всего населения их кишлака устроил пир.

После родов Одатида думала, что теперь все трудности позади. Но трудности ее еще только ждали. Растить первенцев было непросто, едва научившись ходить, они уже норовили вскарабкаться в седло; а когда шагнули за порог, то стали убегать с луком и стрелами в степь или горы.

И сейчас за ними не усмотришь. Младший — то при ней, а старшие пропадают день-деньской бог знает где. Попробуй тут выполнить наказ мужа не спускать с них глаз.

Только когда приезжает отец, сыновья никуда не отлучаются, стараются держаться возле него, деловые, степенные. Скучают они по отцу, который то появляется, то исчезает, как ясный месяц.

А теперь и того хуже. Привез их сюда, в этот кишлак, где их никто не знает, и оставил. Жили до этого в собственном большом доме, в достатке, полон двор слуг. А нынче Спанте приходится рыскать по степи, путая следы, а им, семье его, прятаться. Чабаны и слуги вступили в отряд Спитамена и стали воинами. Табуны и стада угнали часть в горы, а часть в степь. На пшеничных полях осыпались зерна, их расклевывают птицы; в садах некому убирать фрукты, а дыни и арбузы на бахчах пожирают дикие животные… Эх, Спанта, Спанта, стоило ли тебе ссориться с Искандаром, чтобы обречь на такую жизнь и себя, и свою семью?.. Уж наверное те, кто признал его власть, тоже не дураки, и живется им нынче вольготно. Один ты серым волком носишься по степи, немытый, небритый, голодный, холодный. Днем отсиживаешься в оврагах и пещерах, а по ночам совершаешь налеты на войско Искандара. Можно ли одолеть сына Бога, любимый мой? И не может ли случиться так, что однажды мне привезут твое бездыханное тело?..