Валентин Рыбин - Знойная параллель

— Спасибо за доверие,— говорю и бегу собираться в дорогу.

В тот же день отбыли. В комиссии человек десять, не больше. Безоружные все. Правда, кое у кого пистолеты.

Сели в вагон пассажирского поезда. Первая остановка в Самарканде. Устроили митинг. Объявляем народу: рабочий класс Закаспия обманут буржуйскими подонками. Будьте начеку и не дайте себя обмануть! В Кагане и Чарджуе — тоже митинги. Собираем в основном железнодорожников: чтобы предупредить об эсеровском заговоре, чтобы не клюнули железнодорожники на провокацию. А спровоцировать их легко. Фунтиков-то — глава контрреволюционного правительства — сам рабочий, машинист паровоза. А эти графы да офицерье недобитое ловко обтяпали дело. Рабочий, мол, у власти, чего уж больше! Власть, мол, завоевана для рабочих, а не для красных комиссаров. Долой комиссаров! Да здравствует Советская власть без комиссаров! И это многих сбило с истинного пути.

В Мерв приехали днем. Тут на перроне густо. Сбежалось полгорода. В первых рядах среди встречающих чиновники — железнодорожные, почтовые, банковские и прочие. Еще и из вагона мы не вышли, а уже кричат:

— Долой комиссаров!

— Даешь Советскую власть без комиссаров!

Может быть, и почище бы что-нибудь выкинули, если б не соцрота. Бойцы Мервской красной роты тут же оттеснили контру: как только мы вышли на перрон, сразу взяли под защиту нашу комиссию. Полторацкий хотел было речь сказать, но толпа шумит, слова сказать не дают. Каждый митинговать хочет. Ну что ж, пошли в сад железнодорожного собрания. Он тут, рядом. Небольшая площадка со сценой и трибуной. Поднялись мы на сцену, сели за стол. А бойцы красной роты на страже встали. Начали митинговать. Полторацкий говорит: опомнитесь, товарищи. Революция в опасности. Рабочий класс Закаспия гнусно обманут эсерами. А ему говорить не дают. И крики, и матерщина отовсюду. А тут вдруг выскакивает прямо на сцену какой-то поп, то ли служка церковный, весь оборванный, чумазый, морда в саже и орет:

— Вот большевики что с народом делают! Избили меня, узурпаторы. А таких, как я, тысячи. Граждане, не дайте себя в обиду! Смерть им!

После-то я узнал, что это был переодетый полковник Крылов. А тогда он сумел сорвать митинг. Разбрелись люди, разделившись на два лагеря. Одни за комиссаров, другие — против.

Стало, значит, нам ясно, что оставаться без охраны более чем опасно. Ночевать пошли в казарму социалистической роты. Помещение большое, но постелей как раз только на бойцов и хватает. Кое-кто примостился на голых кроватях. Я тоже было лег. Но жестковато показалось. Вышел во двор. Решил сена раздобыть для постели. Отыскал конюшню. Тут, за изгородью, целый стог сена. Подумал, подумал и взобрался на сеновал. Благодать. И мягко, и главное — не жарко...

Полторацкий тем временем с товарищами из Совдепа и командиром красной роты решали, как быть дальше. Пытались выяснить обстановку в Асхабаде. Отправились на телеграф.

А я, лежа на сеновале, думал: до чего ж бестолковы эти обыватели. Неужели не понятно им, что буржуи никогда не станут поддерживать бедноту! И если уж начали заботиться о рабочем классе, то знай — здесь что-то не то, здесь что-то не чисто. Чего ради им думать о рабочем люде? С такими мыслями я и уснул. И проснулся от стрельбы. Стреляли рядом, у входа в казарму. Звенело оконное стекло, кричали люди. Спрыгнул я с сеновала, хотел было броситься в гущу событий, но опомнился вовремя. Понял, что совершено нападение на соцроту. Казарма роты была окружена множеством вооруженных людей, многих уже арестовали. Затаился я, не знаю — что делать. Вдруг слышу властный голос:

— Ведите всех арестованных на вокзал! Отправим в Асхабад. Там будет видно!

Понял я: это нагрянули эсеры. Надо спасаться. Вот уже и к конюшне, за лошадьми, идут. Выбрался я к забору, перелез и подался наобум, лишь бы подальше уйти. Сунулся к Мургабу — тут слышатся голоса мятежников. Вышел на улицу — целая ватага бандитов. Бегут, гогочут, сволочи. Понял только: электростанцию захватили. Отскочил я в сторону. Прошел немного берегом, гляжу — мост. Миновал мост, вышел на улицу. И тут мятежники. Опять куда-то свернул. До самого утра по переулкам плутал, пока не вышел к хлопкоочистительному заводу. Увидел рабочие бараки — сообразил: только в них и можно найти спасение. Подбираюсь к ближнему. В окнах темно, и ни одного живого существа не слышно. Ясно, что затаились, потому что в Мерве белая контра бесчинствует. Захожу в коридор и вдруг — хрясть чем-то по голове. Сбили с ног, руки крутят, ворчат со злобой:

— К ногтю его сразу, чего мешкать-то!

— Товарищи,— с трудом выговариваю я.— Товарищи, да вы что? Да за что же?..

Тут втащили меня в комнату. Трое их. Один здоровенный рябой мужик, двое других — парни моего возраста.

— Кто такой? — спрашивает рябой.

— Приезжий я... С Полторацким приехал... От контры спасаюсь.

— А мы тебя как раз за контру и приняли,— усмехнулся рябой.— Скажи спасибо, что сразу не порешили. А хотели...

Пока мы выясняли обстановку — что и как, видим в окно, целый отряд эсеров к заводу приближается. Ясно, что мне надо прятаться. Рябой хватает меня за руку — и прочь из барака. Опять — через стену. На этот раз в заводской двор. Завел меня рябой в пильный цех.

— Лезь туда,— показывает на гору хлопка.— И сиди, пока за тобой не приду. Бодряшкин моя фамилия. Иваном зовут.

И ушел.

В тот день по всему Мерву шли обыски. Искали всех, кто приехал с Полторацким. Многих арестовали. Заодно председателя мервской ЧК, редактора газеты «Трудовая мысль» Исидора Кондратьевича Каллениченко. Только ночью навестил меня Бодряшкин.

— Слезай. Тут я тебе одежонку подходящую подыскал.

Выбравшись из своего укрытия, надеваю туркменский косматый тельпек, бязевую рубаху, штаны такие же, халат. На ноги — чарыки.

— Ну вот, думаю сойдешь за туркмена-арбакеша. Кто спросит, отвечай: живешь в Пешанали, на завод хлопок возишь. Вон и арба твоя,— показывает Бодряшкин в проем двери. — А теперь пойдем ко мне, покормлю.

В бараке разговорились.

— Все арестованы, кроме тебя. Комиссара вашего, Полторацкого, прямо на телеграфе взяли. Говорят, он в это время с Ташкентом по прямому проводу разговор вел. Помощь просил. Держат в тюрьме. Каллениченко тоже с ним. Остальных хотят отправить в Асхабад, вместе с пленной соцротой. Ох, непонятное творится! — сокрушенно вздыхает Бодряшкин.— Фунтиков этот и вся его братия тоже вроде бы стоят за рабочий класс, но в то же время на рабочих людей руку поднял! Полторацкий-то, говорят, бывший типографский рабочий. Член РСДРП. Вызволять его надо из неволи. Наша ячейка постановила в воскресенье всем скопом идти к коменданту Наибову, требовать, чтобы освободили комиссара. Не знаю, поможет ли наш протест? Говорят, какой-то Доррер в правительстве Фунтикова. Он грозится: пока не всажу комиссару Полторацкому пулю в лоб, не успокоюсь. Это, оказывается, его родного старшего брата в декабре прошлого года, в Ташкенте, Советская власть судила и расстреляла.