Валентин Рыбин - Море согласия

Алексей Петрович кивнул, давая понять, что заседание закончено. Заговорил о другом. Вельяминову он велел тотчас отправить документы поездки в Министерство иностранных дел, приложив к ним записку об экономических выгодах торговли с туркменами. Муравьеву, когда выходили, сказал:

— Вчера видел твоего аманата. Негоже выглядит. Бородища черная, как у дьявола, и бешмет выцветший. Пришли его сюда, выпишу сукна. Только пусть явится без бороды.

Муравьев откланялся и ушел, счастливый, что рассчитался за поездку и что теперь ему наверняка вручат строевой полк. Только когда этот день наступит?

Воскресенье было солнечным. Весна во всю уже буйствовала в горах. Леса оделись в зеленое. На склонах появилась живность: лошади, козы, овцы. По берегам Куры двинулись с ружьями за плечами охотники, засидевшиеся за зиму. Косяки птиц летели над Тифлисской котловиной и опускались где-то за городом, на речных разливах. На подсохших кизячьих крышах забавлялась детвора. На папертях церквей грелись монахи. Лихо по улицам катились господские кареты.

В Александровском саду затевалось ристалище. Множество горожан сошлось и съехалось. В длинный ряд стояли коляски всех мастей, а за оградой — в аллеях, возле площади, — толпились сотни зевак. Господа свитские заняли лучшие места — в плетеных креслах под деревьями — -и следили за приготовлениями конников, ждали — должен был приехать Алексей Петрович.

Впервые в конных состязаниях участвовали Амулатбек и Якшн-Мамед. Накануне Верховский упросил командующего, чтобы разрешил им взять из конюшни жеребцов, Ермолов согласился и велел подать Якши-Мамеду туркменского скакуна Кара-Куша. Командующему захотелось взглянуть на красавца жеребца в деле.

Прохаживаясь по аллеям в ожидании начала состязаний, Муравьев обратил внимание на моряка и даму. Он был в офицерской форме, она — в длинном черном платье и шляпе с вуалью. Держа ее под руку, он вышагивал осторожно, будто она была больна. Что-то очень знакомое почудилось Муравьеву в их фигурах. Когда они приблизились, Муравьев узнал в моряке лейтенанта Остолопова.

— Вы ли, Аполлон Федорович?!

— Боже, Николай Николаевич! А я ведь был уверен, что обязательно повстречаю вас в Тифлисе. — Остолопов поздоровался с полковником, представил жену:

— Люси... Моя жена... Вы должно быть помните...

— Как же, как же, — улыбнулся Муравьев, целуя ей руку.

Люси была немножко бледна. Во взгляде ее скользили едва уловимые штришки материнской нежности. Муравьев догадался — она беременна.

— Какими судьбами, Аполлон Федорович?

— Да все за старое тревожат.

— Простите, но я не знаю, о каком старом вы говорите?

— Да о муке, которую в первую еще экспедицию купцу Мир-Багирову сбыли, — и Остолопов принялся рассказывать во всех подробностях, как это произошло. Медленно они прохаживались по аллее, вовсе забыв о ристалище, которое уже началось: слышались возбужденные голоса и выкрики зрителей.

— Как видите, Николай Николаевич, веревочка привела к купцу Иванову. Он, оказывается, зачинщик всего.

— Но вы-то при чем? — удивился Муравьев. — На месте Алексея Петровича я и спрашивать с вас не стал бы.

Остолопов улыбнулся:

— Да он меня к ответственности и не привлекает. Еще прокурор Каминский, когда вел расследование, во всем оправдал.

Муравьев сразу вспомнил морозные дни в Баку после Приезда из Хивы, сухощавого прокурора, с которым пил ром по дороге в Дербент. Остолопов продолжал:

— Вызван я сюда как свидетель, дабы уличить в мошенничестве Иванова. Но представляете мое положение, Николай Николаевич.

Муравьев, поняв, что лейтенанту ничего не угрожает, сразу обратил внимание на крики толпы и предложил молодоженам пройти в кресла и посмотреть состязания. Они прошли под навесы, к трибунам. Верховский поманил рукой Муравьева, но место было свободное только для одного, и Николай Николаевич усадил жену моряка. Сами они встали сбоку а, глядя на «кабахи», продолжали тихонько разговор.

— Так что же вас угнетает? — спросил Муравьев.

— Не ясно, Николай Николаевич, сколько придется жить в Тифлисе. Я ведь добился отставки. Собрался было выехать с женой в свой Воронеж.

— Как! Вы разве воронежский?! — удивился Муравьев.

— Оттуда. Там у меня небольшое отцовское имение, — Ну, так даст бог, свидимся когда-нибудь в Воронеже, — улыбнулся Муравьев. — У меня там родитель проживает... старик мой... генерал-майор.

На время они прекратили разговор и предались общему вниманию. На старт выехал на вороном коне Якши-Мамед. Славу об этом жеребце уже давно разнесли по Тифлису, хотя никто пока не видел его скаковых достоинств. Только однажды — летом прошлого года — Ермолов выезжал на нем в Мцхету. Тогда горожане впервые увидели Кара-Куша и по достоинству оценили его стать. Теперь на нем восседал молодой туркмен, уроженец той страны, где родятся такие красивые кони. Он был в белом тельпеке и красном полосатом халате. Зрители восхищались и конем, и наездником одновременно.

Кара-Куш черным лебедем выплыл к колоколу, перебирая передними ногами и легко вставая на дыбы. Якши-Мамед, ловко держась в седле, похлопывал его по шее, что-то говорил тихонько. Зрители переводили взгляды с всадника на командующего. Он сидел в окружении княвей и генералов в первом ряду и снисходительно улыбался. До этого уже было произведено несколько заездов. Победителями в «кабахи» вышли сын князя Орбелиани, Амулат-бек и еще двое грузин. Якши-Мамед должен участвовать в пятом заезде. О «кабахи» он до этого, если не считать, что видел состязания, представления никакого не имел, хотя стрелял из лука отменно. Он понимал, что метким выстрелом зрителей не удивишь, а ему хотелось выделиться среди других. Он вопрошающе посмотрел на судью у колокола, снял лук, вложил стрелу, и, дождавшись звонка, черным вихрем помчался к каменному столбу, на котором торчал шар. Конь скакал приплясывая и высоко задирая голову. Седок встал на стремена, чтобы лучше видеть цель, но крутая шея коня заслоняла к дорогу, и каменный столб с шаром. Якши-Мамеду оставалось одно — стрелять сбоку, поравнявшись с «кабахи». Но какой от этого эффект? Решение пришло мгновенно. Якши, высвободив ноги из стремян, встал в седле на колени и вдруг вытянулся во весь рост и на полном скаку сразил шар на столбе. Так же мгновенно он опустился в седло и, радостно размахивая белым тельпеком, поскакал назад. Зрители аплодировали ему, выкрикивали слова приветствия. И он, переполненный счастьем победы, чтобы еще раз увидеть тифлисцев, бросил шапку наземь, отъехал в сторону, к самому забору и, пустив коня вскачь, бросившись вниз головой с седла, держась каким-то чудом в стремени, схватил папаху и мгновенно выровнялся в седле. Публика неистовствовала от восторга.