Валентин Рыбин - Море согласия

— Выгоды у меня большой нет, — говорил Атеке, оглядывая наехавших людей. — Хочу сделать так, чтобы и Кия-ту и тебе жилось лучше. Отдашь ему дочку в жены — добро сделаешь. Он тебя к себе приблизит. На правах родственника будешь жить на острове. И тебе, и ему хорошо. А мне какая выгода? Разве что за хлопоты мои, Булат-хан, не пожалеешь — дашь тюмен золотой. Этим и доволен буду. А не дашь — не надо... Ну, говори, Булат, что сказать Кияту? Отдашь свою Тувак ему?

— Не ожидал такое услышать, — насупившись ответил Булат-хан. — Обдумать надо, как да что... Я ведь другому обещал...

После этих слов долго шли молча. Наконец, слуга Кията спросил:

— Кто тот человек, кому обещал?

— Да есть один... Из моих людей...

— Что же сказать Кияту? — опять спросил после продолжительного молчания Атеке.

— Скажи, что сговоримся...

Атеке хохотнул, хлопнул хана по плечу и побежал к кибиткам Кията. - На ходу он раза два оглянулся, будто боясь — не передумал ли челекенец. Булат постоял, удивился сам себе: как это он так быстро согласился на такое, и зашагал назад, к кибитке своего родственника, где ночевал.

Кият со своим семейством жил в середине родового порядка и занимал четыре кибитки.

На подворье Кията — жена, пятидесятилетняя старуха, и двое сыновей. Старшему — Якши-Мамеду — восемнадцать лет, младшему — четырнадцать. Сыновья — лихие джигиты. О Якши-Мамеде шла слава, как о лучшем наезднике. Ростом чуть ниже отца, сухощав, верткий, как барс, он мог усмирить любого скакуна. Умел на полном скаку из ружья сразить подброшенную вверх шапку, поднять саблю с зем ли. Младший сын, Кадыр-Мамед, тоже неплохой наездник, но нравом застенчивый и лицом на джигита не похож: слишком бел и нежен. Кият думал сделать его муллой. Заставлял Кадыр-Мамеда ходить в худжре к Мамед-Таган-казн, чтобы потом отправить в хивинское медресе. А насчет Якши-Мамеда не сомневался: этот будет достойным продолжателем отцовских дел, — торговать будет, воевать будет. Якши-Мамед тоже посещал худжре, но учился с неохотой, да Кият и не требовал от него усердия...

Сейчас, когда в Гасан-Кули приплыли русские и намечался большой той, оба сына Кията готовили к скачкам своих скакунов. Оба прохаживали их за кибитками в поле... Атеке влетел в подворье Кията радостно взволнованный. Оттолкнув от двери раба-персиянина, прикованного к териму цепью, он сунулся в кибитку и мгновенно застыл в почтительном поклоне. Кият был не один. На ковре за чаем сидел Мамед-Таган-кази — главное духовное лицо прикаспийских иомудов. Ему было всего двадцать лет, он недавно принял высший духовный сан умершего отца. Рядом с ним сидели атрекские ханы Махтум-Кули, Артык, Гусейн и несколько старшин. Они вели разговор о предстоящем маслахате, и приход Атеке нарушил их беседу.

— Я от Булат-хана, — сказал с улыбкой Атеке. — Хан согласен...

Взгляд Кията потеплел. Он пригласил слугу на пиалу чая. Тот торопливо отказался. Атеке по распоряжению Кията был у русских за повара, готовил им еду и, почти неотлучно находился у них в кибитке. Он и сейчас спешил вернуться. Кият отпустил его.

Атеке ушел, а Кият и гости продолжали чаепитие, сдобренное полным согласием в том, что надо послать российскому царю прошение о принятии туркмен-иомудов в русское подданство. Прошение было заготовлено еще вчера писцом-сопи. Теперь все старшины должны были собраться в мечети, прочитать это письмо и решить сообща: как жить дальше.

Кият знал, что на маслахат еще вчера приехали гургенские старшины. Наверняка они будут держать сторону персиян. Но знал Кият, что голоса их прозвучат карканьем одинокой вороны, залетевшей в журавлиную стаю...

Офицеры только позавтракали и сидели у входа в кибитку, вели досужие разговоры, ибо все деловое было уже обговорено. Как только закончится маслахат и празднества они сразу же сядут в баркас, уедут на корабль и поднимут паруса.

— Взгляните-ка, Максим Иваныч! — воскликнул удивленно Муравьев, указывая рукой в сторону моря. — Кажись, Басаргин с Остолоповым вместе идут. Не разверзлись бы хляби небесные! Неужто помирились?

— А черт их знает, — отозвался Пономарев. — Подозреваю я, что-то неладное у них творится...

— Да ну, бросьте, Максим Иваныч... Сейчас узнаем...

Моряки с несколькими матросами подошли к юрте, поздоровались.

— Стало быть, нашли общий язык?— спросил Муравьев.

— Да вроде бы, — неохотно ответил Басаргин.

— Ну, слава богу, — удовлетворенно сказал Пономарев.

Господа уселись на ковре. Юркий Атеке тотчас принес два чайника, пиалы. Но едва принялись чаевничать, ден-щик Муравьева, Демка, доложил:

— Вашскобродие, идут все главные беки сюда!..

Офицеры тотчас умолкли.

Кият своим приходом заставил встать русских и одарить его и других гостей приветствием. Пономарев тотчас предложил, не откладывая, начинать сход и попросил Муравьева, чтобы он принес заготовленный перевод прошения. Николай Николаевич нырнул в юрту и вышел с петицией в руках. Он передал прошение Мамед-Таган-казию, чтобы сверили — все ли правильно сказано. Посоветовавшись между собой, туркмены двинулись к мечети. Как только они отошли от лагеря, к ним стали присоединяться толпами приезжие.

Маслахат еще не начался, но за кибитками длинным ря-дом стояли котлы и курились над ними дым и пар. Женщины-иомудки, старики и дети — все были заняты приготовлением еды для сотен джигитов, съехавшихся в Гасан-Кули. Резали и свежевали баранов, перебирали рис, носили воду из Атрека в бурдюках и везли в челеках — на верблюдах.

Украшалось место игрищ и скачек. Гасанкулийцы соору-дили громадную тахту и заранее ее застелили коврами. На ней будут сидеть именитые люди: ханы, старшины и рус-ские офицеры.

Пономарев, Муравьев, Басаргин и Остолопов прохаживались по аулу, осматривали житье-бытье иомудов. Юрты были бедны. На полу — кошмы, ковры, небольшие кованые сундуки, глиняная и чугунная посуда. В каждой кибитке — земляное углубление — очаг для приготовления пищи.

Батюшка Тимофей, лейтенант Линицкий и Демка составили другую компанию и подошли к мечети, где вот-вот должен был начаться маслахат. Прибывшие отовсюду старшины и ханы родов уже входили в святое место и рассаживались на коврах.

— Занятно, занятно, — произносил батюшка Тимофей, заглядывая внутрь мечети. — Вся как есть из кирпича-сырца да глины...

— А поп-то у них... поп-то! — удивился Демка! — Никак лет восемнадцать не более. Бородка еще как следует не отросла...

— Сила попа не в бороде, а в уме, — сказал батюшка и окликнул проходящего Мамед-Таган-кази:

— Сынок, поди-ка сюда! Поди, не бойсь... У нас говорят, поп попа видит издалека...

Мамед-Таган-кази подошел. Глаза его были заполнены деловитой,занятостью. Батюшка немного смутился, спросил быстро: