Валентин Рыбин - Море согласия

Лейла, пережившая душевное потрясение и смирившаяся со своей участью, откинув голову, спала крепким сном. Волны, взлетая над бортом, забрасывали в киржим холодные брызги. Капельки горько-соленого моря падали на лицо девушки, но она ничего не чувствовала...

На Челекен Кеймир вернулся после того, как побывал в Гасан-Кули, купил для своей пленницы кетени и чувяки. Едва слез с киржима, пошел с персиянкой мимо кибиток Булат-хана. Все женщины повыскакивали наружу — взглянуть на рейятку. Не успел Кеймир скрыться в своей кибитке, матери не успел показать пленницу, — эдже не было дома, сушняк для тамдыра собирала, — а люди уже у входа судачили: выбрал батрак себе жену! По дешевке нашел. Калыма не латил. Одни хвалили ее за красоту, другие ругались: не было, мол, на Челекене кулов (Кул — родившийся в семье туркмена и персиянки) — теперь разведутся. Кеймир по натуре джигит простой — вышел к людям, стал объяснять — зачем он персиянку привез. Заговорил о гареме Хивинского хана, о выручке. Развеселил женщин кочевья. Несколько дней только и судачили о пленнице.

А в кибитке Булата убивалась в ревности Тувак. Выплакалась до последней слезинки, все подушки отсырели: не могла смириться гордая девушка, что Кеймир предпочел ей другую. Сколько ни старалась Нязик-эдже разубедить Тувак, что не женой ее пальван к себе в кибитку ввел, а добычей на хивинский базар, — девушка и слушать не хотела. Пробовал и сам батрак встретиться с Тувак, поговорить, но девушка пряталась от него: так велика была ее обида.

Вскоре вернулся с Красной косы Булат-хан. Проводил караван с русским офицером в Хиву и вернулся. Кият-ага на Челекен заезжать не стал. Предупредил Булат-хана, чтобы ждал гостей — приедут сватами. Наказал Кият, чтобы челекенский хан место для жилья подыскал. К зиме Кият обещал поселиться на острове, да заняться торговлей. Расписал челекенцу, какую выгоду и богатство может принести торговля с русскими. Пообещал хану: будешь, Булат, вторым человеком на острове. Только надо той поскорее справить.

По приезде Булат-хан позвал к себе Нязик. Стал спрашивать: какие новости на острове, не случилось ли какой беды без него. Нязик, всхлипывая, начала объяснять:

— Беда, мой хан... Дочь твоя извелась, вся высохла — веточкой селина стала. Плачет днем и ночью...

— Кто же ее обидел? — встревоженно спросил хан.

— Кеймир обидел... В набег ходили — рейятку привез...

— Рейятку говоришь? — обрадовался Булат. — Так, так... Ну, рассказывай, рассказывай — какая она, благословил ли их мулла Каиб?

— Ай, что ты говоришь, мой хан! — всплеснула руками Нязик. — Какое там благословение! Кеймир и не думает с ней жить. В Хиву увезти хочет, во дворец хана. А Тувак плачет, не верит таким слухам.

— Вон, оказывается, какие тут дела, — насторожился Булат и спросил: — И ты, Нязик-бай, значит, разубеждаешь дочь. Обещаешь, что выдадим ее за батрака. Так? — Так, мой хан! — воскликнула Нязик. — Именно так!

— Нет, не бывать такому! — взревел Булат-хан. — Ту-вак будет женой Кията! Понятно я сказал?

Нязик-эдже хотела было что-то ответить, но услышав такое, — замолчала и долго сидела с открытым ртом. Не ожидала она такого удара. Наконец, придя в себя, выговорила удрученно, подавленно:

— Старый он, Кият-то... Что он будет делать с ней? Бедняжка...

— Не нам об этом гадать,— заворчал Булат. — Не твоего ума дело — определять: стар или молод. У тебя теперь другая забота. Иди, скажи Тувак такие слова, чтобы болезнь ее как рукой сняло... Иди, Нязик...

Старшая жена хана в этот день долго бродила по острову. Делала вид, что приглядывает, как женщины гребенчук рубят, а сама думала, думала, что же сказать Тувак. Счастья, только счастья она желала девушке. И не поворачивался язык у нее сказать слова черные. Уж лучше пусть другие скажут, — решила она и подошла к женщинам:

— Ох, горе мне, горе... Мы-то с ханом так надеялись на него, на Кеймира. Думал хан его своим помощником сделать. Дочь хотел ему отдать, а он рейятку привез. Клял, уверял всех, что держит ее, как собаку у двери, а оказалось — вместе с ней спит на одной кошме. Ой, горе, горе... Опозорил он нас с ханом, а еще больше обидел Тувак... Вы уж помогите мне утешить мою дочь. Скажите ей, что батрак загрязнился рейяткой, тело ее голое руками берет... Найдем для Тувак мужа достойного...

Женщины охали, вздыхали, ругали Кеймира самыми злыми словами и жалели Тувак. Иное дело — была бы она у него четвертой. А то первой женой он рейятку сделал! Не насмешка ли это?!

Слух змеёю пополз по острову. Не только в ряду Булат-хана, но и в других кибитках, что разброшены за Чохраком, заговорили о Кеймире-батраке и его пленнице.

Ежедневные наговоры, один другого постыднее, окончательно обозлили Тувак. Сначала, слушая сплетни, она глотала горькие слезы, но постепенно стала равнодушной. С холодной, злорадной усмешкой слушала она женщин. Говорили они, что рейятка на пальване верхом ездит и быстро, как кошка, бегает по кошмам, ловит блох. Тувак посмеивалась и жалела бедного Кеймира. А он только и жил одной мыслью: ждал, когда соберется новый караван в Хиву. Сплетни о нем и его пленнице жалили его не больше чем собачьи мухи. Спокоен был батрак. Верил в правду и честь людскую.

Беззаботно отнесся Кеймир и к слухам о том, что к Булат-хану сваты от Кията приезжали. Пальван подумал — врут, наговаривают старухи. Посмеивался над ними. И над Лейлой беззлобно потешался:

— Ну и наделала ты переполоху, пери! Впору хоть и впрямь иди к мулле и проси благословения!

Лейла жила во второй кибитке вместе с матерью Кеймира. С первого же дня старуха заставила ее сучить пряжу и красить шерсть, доить козу и разжигать тамдыр. В красном длинном кетени и бухарских чувяках пленница украдкой выходила из кибитки, оглядываясь по сторонам, и приступала к делу. Поначалу старуха попрекала ее, кулаками в бока тыкала, приговаривала: «Попалась шайтанка под руку моему сыну! А на что ты ему нужна?.. Горе ты принесла в мою кибитку!» Беззащитная Лейла беззвучно плакала, не защищалась. Все покорно сносила. И старуха отступилась от нее. По ночам, когда в небе светила луна и тускло мерцали звездочки, Лейла рассказывала матери паль-вана о своей стране: о лесах и горах, о зверях и птицах. Рассказывала о том, как прошлой весной ездила с отцом и матерью в Тегеран. Ехали в карете через горы, ночевали в домах у богатых ашрафов. Встречались с английскими офицерами, и мать заставляла Лейлу произносить по-английски «гуд дей». А в Тегеране вечером ходили на площадь и смотрели на большую пушку Тупе-Морварид. Под стволом этой пушки проползали девушки и молили аллаха, чтобы он послал им хорошего жениха. Мать Кеймира удивлялась странностям персиян. Но с еще большим любопытством и интересом слушала сказки. Раздобрившись, она иногда звала девушку к себе в постель. Спали вместе. А на другой день повторялось все сначала. Кипятился в очаге чай, трещали сухие прутья в тамдыре...