Валентин Рыбин - Море согласия

— Говорят, пальван, он твой гость?

— Я его из кибитки не прогонял, — хмуро отозвался Кеймир. — Сам побежал... А раз побежал, значит с черными мыслями явился...

— Кто он такой? — спросил Булат-хан.

— Тот самый, Булат-ага, что всю выручку твою у меня украл и украшения, купленные для Тувак...

— Неужто тот самый? — не поверил Булат-хан.

— Он, хан-ага... Он... — со злорадством проговорил Кеймир и повел коня вдоль берега, потому что Черный Джейран повернул назад и приближался к оконечности острова, как раз к кочевью Булат-хана.

Встречали амбала молча. Тяжело двигая руками, он подплывал к берегу. Видно было, что силы оставляют его. Амбал с трудом дотянул до отмели, поднялся на ноги, сделал несколько шагов и упал. Курбан, Меджид и еще несколько йигитов бросились в волны и вытащили амбала на берег. Черный Джейран, видимо от усталости, потерял сознание.

— Хей, друзья, помогите мне, — сказал Кеймир и взвалил амбала поперек седла. Взявшись за уздечку, пальван, как ни в чем ке бывало, повел коня мимо кибиток Булат-хана. Ребятишки увивались вокруг лошади с пленником. Женщины, выйдя из кибиток смотрели на пальвана и его поверженного врага, переговаривались между собой. Кеймир увидел старшую жену хана, Нязик-эдже. Увидел

Тувак, стоявшую рядом с ней. Лицо ее было задумчивым. И не понял пальван, да и знать не хотел, о чем она лет...

В Тифлисе шел снег.. Горы оделись в белый убор. Тускло поблескивали маковицы церквей, и безлистые тополя над Курой уныло шуршали ветвями.

И все-таки здесь не было той неодолимой скуки, что в Дербенте, Гяндже или Баку. Так же, как и летом, только чуть приглушеннее звенели колокола Сиона и на ковальни в кузницах, шумели базары и скакали по грязным слякотным дорогам конные казаки. В мастеровых рядах стучали сапожные молотки, поскрипывали ткацкие станки, а из лавок, несмотря на стужу, высовывались длинноусые купцы, зазывая покупателей. В дни, когда выглядывало солнце, а таких дней было больше, чем пасмурных, на крыши и на длинные, нависающие над улицами, балконы выходили женщины: выбивали ковры и вытрясали половики. Под самыми балконами лихо катились фаэтоны, и кучера с козел озорно кричали хозяйкам.

В зимний погожий день в Тифлис въехали повозки с послами. На них никто не обратил внимания. И даже встречные фаэтонщики не спешили уступить дорогу приезжим...

Кортеж Муравьева выкатил на площадь, к дому главнокомандующего. Здесь тоже не сразу спохватились, что приехали заморские гости. И уж совсем Муравьев пришел в недоумение, когда узнал в офицере, выскочившем встретить приезжих, майора Пономарева...

— Максим Иваныч, вы ли это или я брежу?!

— Я... Кто еще кроме меня, — довольно отозвался майор. — Тяни к трактиру, там послам отведены комнаты. — Он сам залез на одну из повозок, где сидел Кият, и протянул ему руку: — Ну, кунак, жив-здоров? Не уходило тебя в дороге? Молодец, старина... Сейчас отдохнем, как следует... А ты, Николай Николаевич, как разместим гостей, сразу со мной айда к Вельяминову. Там давно тебя поджидают. И мне не дали даже дня дома пожить, срочно сюда вызвали... — Что еще случилось? — спросил Муравьев. — Да черт их, канцелярских крыс, знает, — уклончиво ответил Пономарев... Николай Николаевич велел кучерам ехать к трактиру. Демку отправил к князю Бебутову и приказал наводить порядок в квартире. Возле трактира послы вылезли из повозок. Группа подвыпивших офицеров, выходя из питейной, посторонилась, пропуская наверх по лестнице мусульман. Кто-то поздоровался с Муравьевым. Он не оглянулся, не было времени ответить. Трактирщик, по кличке Француз, шумно суетился вокруг гостей, звеня ключами. Спустя час, послы сидели на коврах и пили чай, а майор с капитаном спешили на прием к Вельяминову...

Они поднялись на круглоколонное крыльцо, здороваясь со встречными, прошли через вестибюль, затем по лестнице — на второй этаж и — в кабинет начштаба...

— Долго, долго заставляете себя ждать, господа, — упрекнул генерал-лейтенант Вельяминов. Однако тут же подошел к Муравьеву и трижды обнял его. Начштаба был в длинной собольей шубе и зябко кутался в нее. Голова его по самые уши пряталась в воротник. Тут же стоял начальник канцелярии Могилевский, недавно вернувшийся из Ну» хи. Муравьев уже слышал, что вместе с Ахвердовым они успешно завершили вояж по Шекинскому ханству, обращая его в русскую область. Вельяминов, пригласив сесть офицеров, прошел за стол, сел сам и спросил с насмешкой:

— Уверены вы, господин Муравьев, что послы, доставленные вами, не есть липовые? Вот читайте донос астраханского губернатора.

Муравьев, приблизившись к столу, взял из рук начштаба бумагу, взглянул с недоумением на Пономарева. Тот пожал плечами и болезненно сморщился. Капитан опустился в кресло и начал читать.

Бухарин сообщал о том, что в ноябре к нему явилась депутация туркмен и подала прошение на имя государя Александра Первого о принятии туркмен-иомудов в подданство России. Далее говорилось, что губернатор, не имея полномочия сопровождать ко дворцу подобные письма без ведома главнокомандующего, направляет сие прошение его превосходительству генералу от инфантерии, наместнику Кавказа Алексею Петровичу Ермолову...

— Черт знает что такое... Ничего не понимаю, — недоуменно выговорил Муравьев и передал письмо губернатора Пономареву. Пока майор читал, Вельяминов подал капитану прошение туркмен. Муравьев рассмотрел его внимательно, сказал уверенно:

— Подвох, Иван Александрович... Ей-богу, подвох... А сужу я потому так, что печать Кията к этому письму прикреплена. Не станет никогда он собственноручно ставить печать на этом документе. У него свой такой есть, заверен-. ный шестью печатями и одиннадцатью пальцами атрекских и челекенских старшин. Зачем ему связываться с какой-то другой группой, когда мы его назначаем главным доверен ным лицом на том берегу?

Пономарев, прочитав бумагу, положил ее на стол, сказал с легким упреком:

— Вам не пристало сомневаться, ваше превосходительство, хотя бы потому, что люди эти обращаются явно не по назначению. Думаю, они нарочно избегают Алексея Петровича: знают, бестии, что подобная бумага уже написана Киятом на имя главнокомандующего...

Муравьев, видя, что Вельяминов продолжает сомневаться, заявил с обидой:

— Ваше превосходительство, простите за неучтивость... Но вам следовало бы верить подданным государя российского, а не кучке негодяев-туземцев, кои пытаются обойти командующего и предстать пред очи государя со своим прошением. Если император их примет и приветит, Алексею Петровичу трудно будет доказать, что сии посланцы — проходимцы.

— Да разве ж я вам не верю! — усмехнулся Вельяминов. — Верю, дорогие мои... Но недаром говорится — верь, |но десять раз проверь. Проверить, думаю, не мешает... Тем более и Алексей Петрович, ознакомившись с бумагой губернатора, поручил мне проверить и доложить суть. В то время, как читалось письмо губернатора Астрахани и прошение туркмен, Могилевский стоял у зеленых оконных портьер и смотрел на площадь, по которой один за другим прокатывались фаэтоны и останавливались против здания городской думы. Из фаэтонов вылезали чиновники, шли не спеша к парадному крыльцу и скрывались за массивными дверями. Могилевский обозревал площадь, но внимательно слушал высказывания обоих офицеров. Он понимал, что Пономарев и Муравьев правы и что Вельяминов им верит, но тоже был на стороне начштаба хотя бы потому, что подробности расследования о прошениях двух депутаций надо было представить письменно Ермолову. Могилевский повернулся к столу, прошел неслышно по ковру и предложил Вельяминову: