Валентин Рыбин - Море согласия

— Бай-байе, пальван! — удивился уста и задохнулся от восторга и зависти. Он откашлялся, протер рукавом глаза и только после этого заговорил спокойнее.— Сокровище у тебя, пальван, и впрямь бесценное. Сторгуем, если третью часть выручки отдашь мне. Согласен? Если согласен, то скажи — тюменами за него хочешь взять или товарами?

— Зачем мне тюмены,— ответил Кеймир.— Мне бы киржим свой заиметь, больше ничего не надо,

— Тогда так, пальван,— тотчас сообразил Аллакули.— Найдем тебе новый киржим, загрузим доверху рисом и отправляйся побыстрее к себе. А камушек останется у нас с Энвером. По рукам?

— По рукам, уста-ага... Большего мне не надо Кеймир первым протянул руку, и старик судорожно вцепился в нее и затряс, радостно улыбаясь и сверкая плутоватыми глазами.

Вскоре со двора появился Энвер-хан — желтобородый старик в феске и сердари (Сердари — одежда в виде сюртука со стоячим воротником и сборками сзади). Он поздоровался с каждым, склоняя голову и прижимая руку к сердцу. Вместо руки Аллакули-уста протянул ожерелье...

Долго Кеймир осматривал киржим — большую плоскодонную лодку в шесть саженей длиной, с новым парусом. Покупатель и торговец были довольны. Кеймир втайне радовался, что наконец-то сбылась его мечта. А купцы не могли поверить, сколь ловко одурачили простодушного челекенца. Энвер-хан прохаживался по берегу и поторапливал парней: он не мог дождаться, когда они отплывут. В это время со стороны базара вдруг донеслись вопли. Сначала, как показалось, закричал кто-то один, но уже в следующую секунду рев и крики заполнили селение. Все повернулись к базару и увидели скачущих всадников. Кеймир мгновенно спрыгнул на песок, налег плечом на борт и вслед за киржимом вбежал в воду.

— Толкай, Меджид, толкай! — взревел он ожесточенно.— Толкайте и вы — чего топчетесь! Разве не видите хивинцев?!

Все четверо навалились на борт и залезли в киржим. Кеймир быстро расправил парус.

К счастью, ветер дул с суши, и в считанные секунды киржим отнесло саженей на сто. Кеймир пустил лодку вдоль берега. Все немного пришли в себя и теперь могли толком оценить, что происходит.

Вопли, крики, плач, звон сабель — все смешалось. Разъяренные хивинцы носились по базарной площади и около нее, хватая добро, связывая женщин, выгоняя со дворов скот и детей.

Отряд конников вырвался к берегу моря, но запоздал. Хозяева киржимов успели поднять паруса и уже отвели свои суда на безопасное расстояние. Хивинцы стреляли из ружей и луков по лодкам, ко пули и стрелы не достигали цели.

Над Кара-Су поднимались тучи пыли и дыма. Запылали кибитки, затрещали, обволакивая пламенем деревянные дома. В пыли и в дыму кивинцы гнали пленных. С киржимов было хорошо видно всю картину страшного нашествия.

Дом Энвер-хана тоже горел. По двору бегали женщины, прячась от всадников. Энвер-хан, вцепившись в борт киржима, метался из стороны в сторону. Он хотел помочь женам, но не мог. Видя свою беспомощность, он взвыл и сел, глядя, как враги грабят и жгут его подворье.

— Бисмила, рахманни аль рахим... Бисмилла, рахман — торопливо и испуганно выговаривал Аллакули-уста.— Спаси, аллах, рабов своих...

— Камень-то хоть спасли? — пренебрежительно спросил Кеймир, глядя на Энвер-хана.

Тот вздрогнул, ощупал кушак, где было завернуто ожерелье. Жадно улыбнувшись, согласно кивнул.

Хивинские всадники вновь принялись палить из ружей. Кеймир, видя, что оставаться далее здесь опасно, да В не к чему, направил киржим на север. Пальван решил высадить Энвер-хана и уста-ага где-нибудь в безопасном месте, а самому плыть дальше — на Челекен.

Белый шатер Кутбэддина-ходжи стоял на взгорье. Отсюда просматривалась вся местность. На западе виднелись бугристые берега и синело море, на север уходили безбрежные пески, юг зеленел садами и виноградниками.

Вокруг шатра стояли конные сотни. Нукеры в полосатых халатах, конусообразных овчинных шапках, за плечами колчаны со стрелами, у седел — ружья, с жадным любопытством взирали на юг, в сторону Гургенской долины, куда умчалась часть хивинского войска.

Позади конного оцепления, в кустарнике, расположились обозы. Тут и там виднелись верблюды, лошади, арбы. Со связанными руками сидели пленные туркмены и их жены с детьми. Войсковые повара е огромных казанах варили ярму (Ярма — пшеничная каша). Караван верблюдов под охраной всадников м Гургена вез в бурдюках и челеках воду. А справа, над Атреком, кружилось множество стервятников. Богатой была добыча для птиц там, где прошел Кутбэддин-ходжа.

Сейчас он стоял у шатра в окружении свиты и наблюдал в зрительную трубу окрестности. На нем был белый шелковый тюрбан, малиновый в белую полоску халат и желтые крючконосые сапоги.

Ходжа был в хорошем расположении духа. Но на богатые трофеи тешили его. Утром, чуть свет, лазутчики донесли ему, что по Сумбарскому ущелью ведет свое войско Султан-хан Джадукяр. Это значило, что армия Хива-хана увеличилась вдвое и открывалась полная возможность напасть на Астрабад и мазандеранские села. Дабы прощупать силы каджаров, Кутбэддин-ходжа отправил а Кара-Су пять отборных сотен. Отчасти этот налет был продиктован мыслями о базарном дне. Ходжа на хотел упускать богатую добычу.

На закате конники возвратились из Кара-Су. Пригнали много пленных, привезли на верблюдах и арбах награбленное добро. Одновременно, со стороны Атрека, начали подходить головные отряды Джадукяра. Они скакали мимо шатра Кутбэддина. Юз-баши, подъезжая, склонялись перед ходжой, сообщали о наличии войск, идущих из Хивы, и, отъехав в сторону, терялись в многочисленной свите полководца.

Приближаясь к лагерю, Джадукяр распорядился поставить свой шатер в полуфарсахе от белого шатра, на холме, а уже потом со свитой и телохранителями появился перед ходжой. Спрыгнув с коня, слегка поклонился. Они обменялись привычными вопросами о здоровье и благополучии. Кутбэддин пригласил Джадукяра и нескольких юзбаши, своих и его, в шатер.

Потчуя гостя хвастовством о своем опустошительном походе, ходжа все время думал: «Почему Джадукяр не захотел поставить свой шатер рядом?» Не выдержал, спросил.

Султан-хан улыбнулся.

— Видишь ли, ходжа-ага,— сказал он, озорно поблескивая черными зрачками,— мне показалось, что тот холм, на котором мне поставили шатер, немного выше этого...

— Разве высотой холма измеряется величие? — чванливо надулся Кутбэддин.

— Но и не жестокостью, — с некоторым вызовом произнес Джадукяр.

— Разве я шел сюда раздаривать милости? — злобно усмехнулся ходжа. — Я шел сюда, чтобы привести в рабское повиновение иомудов, а их Кият-хаку отсечь голову. Да будет тебе известно, Султан-хан: цель моего похода — стереть с лица земли кибитки тех, что продался урусам, и разбить свои кишлаки на побережье. Тогда ни один солдат ак-патши не ступит на землю, освященную солнцем ислама.