Кавад Раш - Рождение танковой нации

Когда русские танки окружили Берлин, за их спиной остались поля сражений от Волги до Шпрее с разоренными русскими селами, с торчащими трубами печей и разрушенными городами. Они помнили горькие "котлы" начала войны. Потом будут от боя к бою совершенствовать боевые порядки. Лучшим танковым корпусом в этой грозной армаде будет тот, который пошлет Урал — опорный край, кующий оружие.

За спиной таранного авангарда танковой нации десять великих танковых встречных битв. Военные историки знают 30 крупных танковых операций. Мы поведали лишь о десяти самых беспощадных встречных сражениях. Ни одно, из них, кроме Прохоровки, не вошло в сознание народа, не стало частью его переживаний и гордости.

Пятьдесят пять лет мы замалчивали, не осмыслив, опыт отцов, обкрадывали народ, пока не превратили его в иждивенцев и рэкетиров, попугаев, испытывающих слабость в коленках при виде заморской этикетки и гитарки. Все десять встречных танковых битв должны найти отражение в живописи "грековцев" в календарях, кинофильмах и, главное, во всех учебниках средних школ и училищ. Имена этих сражений пусть будут так же известны, как имя Прохоровки. Бронетанковая академия и Институт военной истории обязаны по каждой встречной битве написать серьезную работу и издать отдельными книгами — "Великие танковые битвы" в 10-ти томах.

Поддержать это начинание — священный долг всех танкистов, от курсантов до генералов, перед памятью отцов, горевших в танках и бившихся во встречных ближних боях.

Человек был и остался абсолютным оружием всех битв. Но его-то казарменный коммунизм и перемолол в своей авангардно-абстрактной бессмысленно-интернациональной мельнице. Оружие совершенствовали непрерывно, а бойца барабанили лозунгами и готовили как придаток к механизму. Своеобразное обожествление техники, столь много значившее для овладения Россией передовым техническим опытом, в этом случае сыграло свою злую роль.

Здесь речь прежде всего о воинском воспитании и обучении. Танк — оружие почти одушевленное. Танкисты, как и конструкторы, относятся к нему как к живому существу. Три или четыре бойца экипажа — это уже боевая артель, военная община, а когда она осознает свою роль в исторической схватке, то становится военно-духовной общиной.

Такого оружия, как танк, в истории сухопутных войн не было. Всадник, действуя даже в лаве, был одиночкой. Танки же, пусть и отдаленно, сравнимы только с тяжелыми колесницами. Не случайно, обладая наибольшей глубиной исторической памяти, Израиль назвал свой танк "Меркава" (колесница по-древнееврейски). Танк на поле боя прежде всего ищет танк врага, чтобы, уничтожив его, ринуться в оперативную глубину. Даже если против танков поставить на километр фронта колесо в колесо артиллерию, все равно, собрав танки в кулак и бросив их на один стометровый участок, при поддержке авиации и самоходок, танки, пусть с потерями, но раздавят пушки и прорвутся. Как говорили уральцы: "Сгорим или прорвемся". Это понимал и страстно проповедовал Гудериан и лучшие немецкие военачальники, но осталось смутным не только для Сталина, но и для иных лучших наших полководцев. Это видно хотя бы из приказа наркома обороны от 16 октября 1942 года. В нем главной задачей танков объявлялась борьба с пехотой, а борьба с танками противника возлагалась на артиллерию. Причем, это на уровне "корпус-армия".

Справедливости ради, надо заметить, что англичане, выдвинув "отцов" танковой войны Фуллера и Лиддел-Гарта, были не умнее нас. В те же годы в Африке они делили свои танки на наступательные и оборонительные. Ром-мель же, сплотив свои немногочисленные танки в подвижный кулак, гонял англичан по Ливийской пустыне. После первых трепок в Африке от немцев и американцы поняли, что они даже англичан намного превосходят в танковом невежестве. Стремительнее всех на своих бескрайних просторах танковым истинам учились русские, которые оказались как будто созданы для танковых битв. Уроки были жестоки и кровавы, но из этой школы выходили бойцы особой, можно сказать, национальной закалки. Ведь в них соединился высокий древний русский дух воина-спасителя с безудержным, страстным, "корчагинским" порывом устроения нового мира.

Вот они — эти уроки.

За шесть месяцев второго полугодия 1941 года Путиловский (Кировский) завод в Питере, в блокаду, под обстрелами дал фронту 935 тяжелых танков КВ. Даже половины из этого числа достаточно было собрать в кулак, чтобы прорвать любой фронт на земле и разметать блокаду. Но этого не случилось. Танки распихали по полкам и батальонам, где они или были подбиты, или поломаны, или застряли в русском бездорожье. Кроме того, сложная машина требовала особой выучки и простому трактористу на ней делать было нечего. Так что напрасно, напоминая, что теперь у нас танков больше, чем у немцев, Сталин крайне гневно вопрошал у подчиненных: "Куда вы дели танки KB?"

Только за один 1941 год, несмотря на потери, "котлы" и эвакуации заводов, мы выпустили 6950 танков разных модификаций. Немцы, заставив трудиться всю Европу, сделали вдвое меньше — 3256 танков. Но без танковой идеологии, которая отливается в чеканные и мудрые положения Устава танковых войск, количество оружия не дает побед. Даже создав летом 1942 года первые танковые армии, мы не до конца понимали их природу и назначение, как ударных и подвижных сил. В один полк могли попасть и тяжелые танки, и средние, и даже остатки легких. К тому же в танковую армию включили пехотную дивизию, которая "путалась под ногами" и связывала действия танков.

В том же переломном и отчаянном 1942 году, вновь превосходя противника по количеству танков, наши бойцы, чтобы остановить немецкие машины, еще бросаются под танки со связками гранат.

Андрей Платонов напишет жене в 1942 году с фронта: "Помни тех, которые, обвязав себя гранатами, бросились под танки врага". Напоминая о подвиге морских пехотинцев В. Цибулько, И. Красносельского, Ю. Паршина, Д. Одинцова, А. Фильченкова при защите русской святыни Севастополя, Платонов пишет: "Это, по-моему, самый великий эпизод Войны (выделено мной. — К.Р.) и мне поручено ("Красной звездой") сделать из него достойное памяти этих моряков произведение… Я пишу о них со всей энергией духа, какая только есть во мне. У меня получается нечто вроде реквиема в прозе. И это произведение, если оно удастся мне, Мария, самого меня хоть отдаленно приблизит к душам погибших героев". Платонов выразил тайную миссию всех дружинных певцов, на которых, со времен Гомера, держится весь эпос и вся мировая литература.