Антонен Арто - Монах

Ее речь позволила настоятелю прийти в себя. Он чувствовал, что в нынешнем своем состоянии единственным способом избавиться от власти искусительницы было избегать ее общества.

— Ваши объяснения так меня изумили, что сейчас я совершенно не способен ответить хоть что-нибудь. Не настаивайте, Матильда. Оставьте меня, я должен немного побыть один.

— Я повинуюсь вам, но обещайте не настаивать, чтобы я немедленно покинула монастырь.

— Матильда, подумайте о вашем положении, о последствиях вашего пребывания здесь. Наша разлука неизбежна, и лучше будет, если вы уедете без промедления.

— Да, отец мой, я уеду, конечно, я уеду, но не сегодня, не сразу. О, пожалейте меня, не сразу!

— Вы слишком настойчивы, а я не в силах устоять перед вашей мольбой. Я согласен дать вам маленькую передышку, тем более что надо подготовить святых братьев к вашему отъезду. Еще два дня, но на третий… — он невольно вздохнул, — помните, что на третий день вам придется оставить меня навсегда.

Она тотчас же взяла его руку и прижала к губам.

— На третий день, — торжественно воскликнула она, — да, вы правы, отец мой, на третий день мы расстанемся навсегда!

Она произнесла эти слова как безумная и, вновь поцеловав его руку, поспешила выйти из комнаты.

Выражение какой-то жутковатой торжественности на лице Матильды преследовало мысли монаха как укор совести, и, размышляя о том, что гораздо большая заслуга победить искушение, нежели бежать его, он обрадовался случаю, представившемуся ему для доказательства твердости собственной добродетели. Смог же Святой Антоний устоять перед всеми искушениями, так почему же этого не сумеет он, Амбросио? Тем более что Святого Антония искушал сам дьявол, а ему, Амбросио, нужно опасаться только простой смертной, робкой и стыдливой женщины, которая не меньше его самого боится увидеть его падение. Какая-то томность и лицемерное сострадание тихонько прокрались в его сердце. И он подумал:

«Пусть несчастная останется здесь. Что я так боюсь этого? Даже если моя воля ослабнет, абсолютная невинность Матильды оградит меня от всех опасностей».

В тот же вечер он поднялся на ноги. Он видел Матильду лишь несколько минут в присутствии других монахов, когда они все вместе пришли справиться о его здоровье. Амбросио крепко уснул, но его сны в эту ночь были еще более сладострастны, чем обычно, если такое вообще возможно. Он осы* пал Матильду дьявольскими ласками, и она до изнеможения отвечала ему тем же, но не давала ему до конца утолить свою жажду. Когда он проснулся, мозг его пылал, во рту пересохло, он был полон отвращения и разочарования. Он чувствовал себя разбитым и не сразу встал с постели. Он не пошел даже к заутрене. После обеда он отправился к гроту. Монахи, рассыпавшись по саду, вкушали послеобеденный отдых в тени деревьев или в свежей прохладе искусственных гротов. Заметив среди них Матильду, он взглядом велел ей следовать за собой. Она тотчас молча повиновалась. Они вошли в грот и сели на скамью — свидетельницу их первых признаний, но на этот раз они стали говорить только об отвлеченных вещах. Казалось, они оба желали избежать даже малейшего намека на ту единственную тему, которая их занимала. Но старания Матильды казаться веселой были слишком явными: она говорила тихим и надтреснутым голосом. Казалось, она торопилась закончить разговор, который был для нее пыткой. Вскоре, сославшись на нездоровье, она попросила у Амбросио разрешения вернуться в монастырь. Он проводил ее до самых дверей и на пороге объявил, что позволяет ей разделять его одиночество так долго, как ей этого захочется.

Но эта новость ее как будто нисколько не обрадовала.

— Увы, отец мой, — ответила она, грустно качая головой. — Ваша доброта запоздала, судьба моя решена, и мы скоро расстанемся навсегда; но поверьте, я благодарна вам за ваше великодушие к несчастной, у которой почти нет на него прав.

Говоря это, она поднесла к глазам платок; ее капюшон наполовину откинулся. Амбросио заметил ее заострившиеся черты, ее глубоко провалившиеся глаза, огромные от лихорадки.

— Милосердный Боже! — воскликнул он. — Но вы же больны, Матильда, я вам пришлю отца Паблоса.

— Нет, нет. Я и вправду больна, но отец Паблос не может меня вылечить. Прощайте, отец мой, вспоминайте меня в своих молитвах, как я буду вспоминать вас на небесах.

Она вошла в келью и затворила дверь. Настоятель, не медля ни минуты, послал ей лекаря и с нетерпением стал ждать, что тот скажет. Отец Паблос вернулся почти сразу же и сказал, что он ходил напрасно. Розарио не пустил его в келью. Такой ответ причинил Амбросио немалую боль; но на эту ночь он решил не обращать внимания на каприз Матильды; если же наутро ее состояние не улучшится, он настоит на том, чтобы отец Паблос ее осмотрел. Спать ему совсем не хотелось. Он открыл окно и стал любоваться игрой лунного света в волнах речки, которая текла поблизости от монастырских стен.

Вскоре безмятежность ночи и свежесть бриза погрузили его душу в меланхолию. Он снова стал вспоминать о красоте и нежности Матильды и пришел к выводу, что любовь, которую не питает надежда, не может жить долго. Сомнение тоже приведет к смерти любви, и Матильда кинется в объятия к какому-нибудь счастливцу, который будет удачливее его самого. Он вздрогнул, подумав о пустоте, которую эта потеря оставит в его сердце. Он с отвращением вспомнил свою однообразную монастырскую жизнь и мыслями перенесся в жизнь мирскую, которой был лишен.

Таковы были его мысли, которые были прерваны резким стуком в дверь. Он открыл, и вошел один из братии, во взгляде которого читались тревога и волнение.

— Скорее, досточтимый отец, — сказал он, — пойдем к юноше Розарио. Он хочет немедленно вас видеть: он на пороге смерти!

— Боже милостивый! Где отец Паблос? Почему он не рядом с ним? О, как я боюсь!

— Отец Паблос его видел, но его искусство уже бессильно. Он подозревает, что юноша отравился.

— Отравился? О несчастный! Вот этого-то я и боялся. Не будем терять ни минуты, может быть, еще есть надежда его спасти!

И он бросился к келье послушника. В комнате было уже много монахов. Отец Паблос, держа в руке какое-то снадобье, пытался заставить Розарио его принять. Остальные стояли вокруг и восхищались божественно прекрасным лицом, которое они увидели в первый раз.

Она была еще прелестнее, лицо ее не было ни бледным, ни измученным, напротив, алый румянец окрашивал ее щеки, и все лицо, как будто чем-то озаренное, дышало радостью и смирением. Увидев Амбросио, она воскликнула, указывая на дверь окружившим ее монахам:

— Вот он! Это он! Я вижу его снова перед близкой и последней разлукой! Отойдите от меня, братья мои, я должен поговорить наедине с Божьим посланцем!