Наталья Павлищева - Елизавета. Любовь Королевы-девственницы

Елизавета долго не решалась спросить о судьбе Дадли у Бедингфилда, боясь услышать страшный ответ. Зато образ молодого человека становился в ее мыслях все привлекательней. Сначала это было просто сожаление о гибели, безвинной, в этом Елизавета убеждена, молодого человека. Постепенно девушке стало казаться, что красивей, элегантней и умней Роберта в Англии просто не найти. О ком еще ей было думать, не о Бедингфилде же! И не о женихе сестры Филиппе Испанском!

Оторванность от людей сыграла с Елизаветой злую шутку, не имея других занятий, она теперь все время посвящала мыслям о Роберте Дадли. Наконец, девушка решилась задать Бедингфилду страшный вопрос. Тот недовольно передернул плечами:

– Помилован и выпущен из Тауэра.

Сначала Елизавета почувствовала, как сердце подпрыгнуло в груди – Роберт на свободе! До самого вечера у нее блестели глаза от счастья, даже хотелось расцеловать противного сэра Генри, но потом вдруг задумалась. Красивый молодой человек на воле, он же запросто может кем-нибудь увлечься, пока она тут торчит в Вудстоке! Елизавету охватила настоящая паника, словно в ту минуту Роберт уже делал кому-то предложение! О супруге Роберта Эми Дадли почему-то вообще не вспоминалось, будто ее и вовсе не существовало. Потом на смену панике пришла злость. Как Мария, которая совсем недавно и сама звалась незаконнорожденной, могла вот так поступать с ней?! Запереть молодую, полную сил и желания жить девушку в проклятом Вудстоке в обществе мерзкого Бедингфилда безо всякой связи с миром!.. Верх кощунства! Хотелось крикнуть: «Господи, покарай Марию!»

Елизавета злилась, часто срывалась к большому удовольствию Бедингфилда, кричала, но поделать ничего не могла. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы однажды из Лондона не пришли вести. Сразу и не поймешь – хорошие или нет.

Редкие известия с воли ее тюремщик приносил с удовлетворением, хотя Елизавета подозревала, что он говорит не все, но была рада и малому. Конечно, о Роберте Дадли Бедингфилд не знал ничего, кроме того, что тот на свободе.

В Англию прибыл жених королевы Марии инфант Филипп. Состоялась их богатейшая свадьба.

Елизавета пыталась понять, завидует или нет, и вдруг осознала, что нет. Слишком дорогую цену платит Мария за счастье быть замужем. Филипп не из тех, кого можно просто держать у трона под рукой, если он не станет королем, то не будет и мужем. А за Филиппом стоит его отец король Испании Карл. От нечего делать она принялась думать о том, как поступила бы в таком случае сама. Отказалась от брака? Но Марии почти сорок, еще немного, и вообще никто не возьмет! И так ведь не брали. Но как справиться с тем, от кого должна родить наследника?

Сам того не желая, Бедингфилд однажды сказал, что Филипп будет в Лондоне только, пока королева Мария не зачнет наследника. Елизавета усмехнулась:

– А если наследницу или если не зачнет?

– Вам не следует так неуместно шутить, леди! – Глаза Бедингфилда недобро блеснули. Но он тут же усмехнулся: – В таком случае Вы будете жить в Вудстоке вечно.

– Вместе с Вами, сэр? – не удержалась от возможности пнуть его Елизавета.

Того передернуло, сидеть в этой глуши и Бедингфилду становилось невыносимо.

– Просто никто не может ни на что рассчитывать. Все во власти Божьей, я это прекрасно знаю по себе. Потому и королева не может быть ни в чем уверенной… – Елизавета поняла, что зря дразнит Бедингфилда.

– Спешу Вас разочаровать, леди Елизавета, королева уже понесла! И все предсказания твердят, что это наследник.

Елизавета подумала, что по ее собственному поводу тоже много что предсказывали, но вслух ничего говорить не стала, только широко перекрестилась:

– Слава Богу! Я искренне рада за сестру.

И мысленно добавила: «Может, тогда меня оставят в покое?»

Вечером, размышляя над тем, сколь капризны Фортуна и судьба, она вдруг принялась писать прямо на стене:

Сполна вкусив прелести заключения сначала в Тауэре, потом в Вудстоке, Елизавета мечтала только об одном, чтобы ей позволили вернуться в свое любимое имение в Хэтфилде и оставили в покое. И еще она поняла, что совсем не желает замуж. На свете был только один человек, которого она могла представить своим мужем, – Роберт Дадли. Но Елизавета даже не знала, где он теперь. Она боялась спрашивать у Бедингфилда, не желая навредить Роберту даже нечаянно. Опальная родственница королевы была опасна для прежних друзей и родственников. Недаром никто не вспоминал о Елизавете.

Она надеялась, что вспоминают, но Бедингфилд никого не допускает и письма тоже не передает. Так и было, упорно пытались писать Кэтрин и Парри, но, не получая ответа, быстро поняли, что леди в опасности и лучше ей не вредить. Изоляция была полной, а оттого очень тяжелой.

Оставалось только размышлять. О чем? Обо всем, о вопросах власти и взаимоотношений людей, о том, за что и чем можно жертвовать, а когда не стоит, как поступила бы в том или ином случае она сама. Эти размышления повлияли на характер Елизаветы в немалой степени. Она не просто повзрослела, она стала не в пример мудрее, осознав цену жизни и смерти.

А еще Елизавета невольно сравнивала себя с Марией, но не из-за разницы в их положении, а пытаясь понять, как она сама поступила бы в том или ином случае. Вышла бы замуж за Филиппа? Он испанский принц, делать мужа еще и королем Англии, значит, попросту отдавать свою страну в руки испанцев. Те только и ждут такого подарка! Жена должна подчиняться мужу во всем, значит, английская королева должна подчиняться испанцу даже в ущерб интересам собственной страны? Получалось так.

Не поэтому ли твердят, что женщина на троне – это катастрофа? Она обязательно посадит на шею себе и своему народу чужака. Тогда как же быть королеве, неужели оставаться незамужней? Основательно поразмыслив, она решила, что если не выходить замуж за своего подданного, то остается лишь девичество…

Хотя, к чему все эти размышления? Ей трон не светит, а Мария безо всяких раздумий вышла за Филиппа Испанского, не побоявшись, что супруг вместе со своим папашей приберут Англию к рукам. От такой мысли становилось тошно и внутри взыгрывало чувство протеста. Она бы никогда так не поступила! Скажи Елизавета кому-нибудь о своих размышлениях, посмеялись бы, но говорить было некому, потому приходилось размышлять молча.