Наоми Френкель - Дом Леви

«Сердце, о, сердце мо-е-е», – снова доносится голос Кетхен с нижнего этажа, и Эдит сопровождает ее пение легкими движениями плеч. «Через две недели в Берлин возвращается Эмиль. Кончается его командировка. Я приму его здесь, в нашем доме. Может, осень будет такой мягкой? Та беседка была местом любви отца и матери. Прекрасен сад, прекрасен мой дом».

Неожиданно страх прокрадывается ей в душу. «Как они встретятся? Никогда еще перед отцом не стоял человек, подобный Эмилю. Отец может его оскорбить, если ему что-то в Эмиле не понравится. Я не приму этого. Эмиль мой друг, и отец должен оказать уважение человеку, близкому моему сердцу. Или и я уйду отсюда».

Эдит чувствует себя внезапно ужасно загнанной. Открывает дверь псу.

– Выходи, Эсперанто, выходи отсюда.

Эдит опускает жалюзи, и темнота окутывает комнату. Ложится в постель, натягивает одеяло на голову и засыпает в мгновение ока.

В это же время Фрида стоит в библиотеке перед господином Леви. Дети называют этот огромный зал «Храмом святых». Прежние хозяева дома устроили в этом колоссальных размеров помещении – домашнюю церковь. Арочный потолок покоится на четырех колоннах в каждом углу помещения. Стены побелены. Никаких украшений. Выделяются лишь карнизы по периметру потолка. На одной из стен – фреска: Иисус в ветхой одежде пробивает себе дорогу через колючки и смоковницы, опускающие ветви в скорби над его головой. Тонкий запах подвальной затхлости стоит в зале: узкие и высокие окна здесь всегда наглухо закрыты. Когда была жива бабушка, двери сюда тоже были замкнуты: присутствие в дома Иисуса ей мешало. И только по средам бабушка открывала зал – это был день стирки, и она вместе с Фридой стояла здесь у большого стола и пересчитывала белье после стирки. Бабушка записывала в блокнот каждую вещь, и хмурый ее взгляд каждый раз переходил от груд стираного белья на столе к Иисусу, бредущему среди колючек, и она глубоко вздыхала. Дед же открывал зал один раз в году, но это было в праздник Рождества. В этот день дед устраивал здесь большой прием с множеством гостей, и на небольшой сцене, под святой фреской, оркестр исполнял мелодии веселых танцев. Десятки ламп изливали свет, вино лилось с избытком и сверкало в бокалах, и гости веселились, буквально выходя из себя, и дед опережал всех в этом безудержном веселье. Бабушка единственная ходила среди гостей в строгой одежде, лишь украшенной семейными драгоценностями, и глаза ее косились в сторону Иисуса на стене. В этом зале бывшей церкви только бабушка и Иисус были святыми.

Получив дом от отца, господин Леви, решил устроить в этом зале библиотеку из множества собранных им книг. Вдоль стен поставил полки, и тома заполнили их до самого карниза у потолка. Поставил мягкие кресла, удобные для чтения и работы над книгами, и лампы с цветными абажурами. И у Фриды была здесь обязанность: против фрески Иисуса каждый год в день кончины госпожи Леви, она зажигала поминальную свечу в высоком серебряном подсвечнике. Воспитанная бабушкой, Фрида блюла все еврейские праздники, помнила, как та зажигала маленькую масляную лампадку в своей спальне – в память своего отца-профессора – и после смерти старухи продолжала эту традицию. По ее мнению, нет в доме более подходящего по красоте места для поминальной свечи, чем под фреской Иисуса, и нет для этого более красивой вещи, чем серебряный подсвечник.

Фрида стоит около подсвечника, сложив руки на животе, а взгляд ее устремлен на господина Леви, стоящего на лесенке и отыскивающего нужную книгу на верхних полках.

– Уважаемый господин, вам необходимо строго поговорить с девочкой.

С высоты господин Леви бросает насмешливый взгляд на Фриду:

– И что, к примеру, сказать ей, Фрида?

– Уважаемый господин, что это за вопрос? Вы не знаете, что сказать девочке?

Готовый к любой неприятности, какая бы не свалилась ему на голову, спускается господин Леви с лестницы. Взгляд Фриды сердит, глаза мечут стрелы, и надо опасаться потока слов.

– Уважаемый господин, что это означает, что вы не знаете, что сказать Эдит? Слыхано ли такое, чтобы девушка из добропорядочной семьи валялась в гостиницах с чужим мужчиной без венчания и свадьбы? Сорок лет я живу в этом доме. Уважаемая матушка ваша воспитала меня на добрых заветах. Фрида, говорила мне уважаемая ваша матушка, Фрида, будь всегда женщиной, хранящей скромность и нравственную чистоту. Уважаемый господин, я спрашиваю вас: что бы сказала ваша уважаемая матушка, если бы узнала, как себя ведет ее внучка?

«Господи, Боже мой!» – содрогается господин Леви. Кажется ему, он слышит шорох шелковых юбок своей матери.

– Сердце разрывается, уважаемый господин. Девочка уничтожит свою молодость в гостиницах, и будет, в конце концов, сидеть седой и одинокой.

– Фрида, – пытается господин Леви отвлечь ее внимание, – ты сорок лет в нашем доме? Это следует достойно отметить.

– Что тут праздновать, уважаемый господин, беды в этом доме превышают все мои радости. Вам было десять лет, когда меня, восемнадцатилетнюю, принял на службу ваш уважаемый отец. Я вырастила вас, вашего брата, ваших детей, и вот у вас такая беда. Как мы радовались, я и молодая ваша жена, да будет память ее благословенна, когда родилась Эдит, как мы ею гордились, я и молодая госпожа. Такой был красивый ребенок, и вот сейчас…

– Фрида, я поговорю с Эдит, будьте покойны, – господин Леви проводит рукой по лбу, словно бы вытирает с него пот.

– Говорю вам то, что надо будет сказать ей, уважаемый господин.

– Спасибо, Фрида, я, несомненно, сам найду верные слова, которые надо ей сказать. Успокойтесь, Фрида. Прошу вас, дайте ей хорошо отдохнуть. Не беспокойте ее вопросами и поучениями. Поймите, ей нелегко было вернуться домой. Будьте к ней добры.

Фрида воспринимает слова господина Леви, как медвежье ворчание в момент опасности, и покидает библиотечный зал.

Господин Леви гуляет по саду, с удовольствием поглядывает налево и направо и бормочет себе под нос: «Красив мой дом, до чего красив!» – и в душе его гордость хозяина всей этой красоты. Он подошел к сверкающей хвоей ели. На ее ветвях качаются вороны. На окнах комнаты Эдит опущены жалюзи. «Спит девочка, усталой вернулась она домой. Что произошло с ней на чужбине? Так поспешно покинула родной дом и ухватилась за первую, поданную ей, руку. Как это она жила с нами столько лет, а я, по сути, ее не знал. Всегда создавалось впечатление, что она спокойна и счастлива в компании братьев, и сестер, и Филиппа. В душе у меня эти двое всегда были связаны. Мысль о Филиппе, как о главе семьи после моего ухода, меня успокаивала. Он бы отлично сохранял дом. Никогда я об этом не говорил с Эдит. Слишком тщательно я соблюдаю душевную дистанцию, и мне очень нелегко отказаться от этого внутреннего состояния. И жаль – мы были здесь вместе, а наши души были, как за решетками. Я заставил ее жить в атмосфере моей потери. Я должен был открыть дом людям молодым, ее возраста. Удастся ли вернуть Эдит? Не опоздал ли я? Гейнц плохо отзывается о ее друге. Мне надо непременно с ней поговорить».