Наоми Френкель - Смерть отца

– Привет, – воскликнула Фрида, и рот ее от изумления открылся и закрылся при виде девочки, обсыпанной перьями. В какой постели она обреталась?

На ее крик вышел из своей комнаты господин Леви, спустился по ступенькам и предстал перед своей дочерью, усеянной мелкими перьями. Он слова не сказал, лишь наклонил голову с выражением той особенной печали, которая горька была Иоанне похлеще любых слов. Хорошо, что рядом с ней стояла Фрида и спасла ее от глаз отца. Она силой схватила Иоанну за руку и потащила за собой. Голод изводил Иоанну, голова болела, и ей уже было все равно, что с ней сделает Фрида. А та повела ее к себе в комнату, посадила на кресло-качалку, подложила маленькую подушечку под ее голову. Окунула полотенце в холодную воду, смыла грязь с ее лица, ушла и вернулась с подносом, на котором – еда.

– Ешь, – строго приказала она, – ешь! – И доброе ее лицо наклонилось над Иоанной. – Погляди на себя, у тебя лицо покойника.

Фрида порезала мясо на маленькие кусочки, как тогда, когда Иоанна была маленькой, и медленно кормила девочку, отправляя ей в рот кусочек за кусочком. Этот – за деда, этот – за отца. И так за всю семью. Пока на тарелке не оставался один последний кусочек, и ребенок ни за что не хотел его взять в рот, и не помогало, что Фрида обижалась, ибо считала, что именно этот последний кусочек важнее всего для здоровья девочки. Может быть, Фрида не очень бы сердилась, если б знала, что этот кусочек Иоанна оставляла для матери. Мать умерла в тот год.

Глядела Иоанна в доброе лицо, склонившееся над ней, и сказала придушенным голосом:

– Я чувствую что-то в голове, Фрида.

– Ты чувствуешь в твоей голове собственные сумасшествия. Ешь, и все пройдет.

И все бы вчера завершилось хорошо, если бы Иоанна не задала Фриде один из своих вопросов, из-за которых всегда все портилось и осложнялось.

– Фрида, – спросила Иоанна с безмятежным видом, – что это – кокс?

– Это такой сорт угля.

– Нет, Фрида, это еще что-то. Ты знаешь, Фрида.

– Ты снова начинаешь. Кокс это кокс и все тут.

– Но почему ты не хочешь мне сказать, Фрида?

– Что тебе не дает покоя? – рассердилась Фрида, и потащила ее в ванную.

Светофор приглашает Иоанну пересечь улицу. Она идет в толпе, и одна единственная мысль изводит ее:

«Что-то со мной не в порядке. Что-то всегда портит все. Что это?»

«Граф! Граф! Граф! – отвечают ей клаксоны и людские голоса на площади, полной народа.

И снова она застывает, не в силах сдвинуться с места. Граф и есть ее самый главный грех! Граф – христианин, не пролетарий, он принадлежит к обществу, которое все клеймят. Она не в силах выбросить из грешной своей головы этого графа.

Глаза ее остановились на роскошной парикмахерской. Молнией проносится мысль в ее голове: чья-то направляющая рука остановила ее именно здесь. Ей надо срезать косы! Саул сказал, что это очень важно. Саул помирится с ней, если она появится перед ним без косичек. И, быть может, после того, как она обрежет косы, вместе с ними исчезнет ощущение греха и вчерашнего прикосновения направляющей руки, которую она все еще чувствует. Сердце Иоанны полно надежд. Если она срежет косы, все будет в порядке. Это будет другая Иоанна, более подвижная и хорошая. Но отец? Отец, и Фрида, и дед, и все члены семьи ужасно рассердятся на нее. Только вчера у нее уже был с ними спор, и она все еще не помирилась с отцом, и вот она уже затевает новое. Отец ей это никогда не простит. Она бежит к парикмахерской, распахивает стеклянную дверь и врывается внутрь.

– Что желаете, маленькая госпожа? – кланяется ей человек в белом халате.

– Постричься, – почти кричит Иоанна, – снять эти косы!

– Ах, – человек взволнован, – а мама согласна?

– Мама… – и снова комок в горле Иоанны. – Согласна. Конечно, согласна. Что себе думает господин?

– Пожалуйста, маленькая госпожа, посидите, пока придет ваша очередь.

– Нет, Это надо сделать немедленно! Я… я очень тороплюсь, господин.

Все лица из-под сушильных шлемов обращены к странной девочке. Женщины в белых передниках, которые учатся парикмахерскому мастерству, перешептываются и смеются. Снова все смеются над ней! Вся парикмахерская смеется – всеми своими большими сверкающими зеркалами.

– Несколько минут, маленькая госпожа, лишь пара минут, – успокаивает ее парикмахер.

Минуты тянутся, но вот она уже сидит в высоком кресле, и парикмахер повязывает ей шею белой простыней. Не успела она даже взглянуть в зеркало, как обе ее черные косички – в руках парикмахера, как два лошадиных хвоста.

– Мама, несомненно, их спрячет в шкаф, – посмеивается парикмахер и передает косы девушке-ученице, стоящей рядом.

– Мама, – бледнеет Иоанна.

– Какую прическу желает маленькая госпожа? – парикмахер пощелкивает ножницами. – Пони? Пробор посредине, пробор сбоку?

– Мне все равно, – повышает голос Иоанна, – простая прическа, сама простая.

Снова смех в зале, все развлекаются за счет этой странной девочки. Но на этот раз ее это не трогает! Она видит только себя в зеркале. Незнакомая, чужая девочка смотрит на нее оттуда большими испуганными глазами.

Ей кажется, что она видит себя впервые в жизни, и она вглядывается в свои черты внимательным критическим взглядом. Она очень худа, кофточка не выявляет никаких женских признаков, как у ее одноклассниц. Неожиданно это ее очень задевает, худоба причиняет сильную боль.

«Ужас! – говорит Иоанна про себя. – Я страшно уродлива!»

– Закончили, маленькая госпожа, прическа очень вам идет. Она по последней моде.

И снова все смеются – женщины под поблескивающими сушильными шлемами, девушка-ученица, подающая ей сверток: косы, завернутые в газетный лист. Иоанна хочет спрятать их в свой ранец, и кровь застывает в ее жилах: ранца нет! Косы обжигают огнем ее руки. Что с ней сегодня происходит? Теперь ей придется, в дополнение ко всему, рассказать дома, что она потеряла ранец с книгами и тетрадями.

– Вам что-то не понравилось, маленькая госпожа?

– А-а? Нет, все в порядке, – Иоанна извлекает кошелек из кармана пальто, платит за стрижку и убегает от нового облика Иоанны в большом зеркале – Иоанны без косичек.

На остановке, около трамвая, стоит Саул, опираясь на велосипед.

– Ты… ты пришел сюда? – заговаривает Иоанна первой.

Саул не отвечает. Смотрит, смотрит, и ничего не понимает. Морщит лоб, как человек, который напрягается, чтобы понять.

– Хана, что ты сделала? Ты…

– Я? Ну, сделала, – Иоанна проводит рукой по остриженной голове.

По правде говоря, Саул вовсе не полагает, что сейчас Иоанна стала красивей. Она выглядит очень странной и очень чужой. Но сердце говорит иное, ибо следовало это сделать, и она сделала. И она в глазах его стала красивей, чем прежде, во много раз. Всеми силами души Саул отвергает мимолетное чувство недовольства, возникшее в нем при взгляде на новую Иоанну.