Наоми Френкель - Смерть отца

Однажды, в одну из таких счастливых минут, на цветущей аллее возникла странная фигура: высокий худой мужчина с бородой, спадающей ему на грудь. Одет он был в длинное пальто из черного шелка, из-под которого поблескивали черные сапоги. Из-под черной шляпы смотрело темное лицо, иссеченное морщинами. На спине его висел мешок, и подозрительно бегающие глаза смотрели по сторонам, пока не увидели рыжеволосую красавицу и, рядом с ней, подростка с сияющим лицом на берегу реки. Уже не первый раз Георг видел таких людей. Они прокрадывались через границу между Польшей и Германией, пересекали городок и исчезали в германских землях. Георг не придавал этим встречам никакого значения. Когда он случайно упоминал об этих встречах, отец замолкал, а мать опускала голову. Но в такой прекрасный день этот высокий черный мужчина упал тенью на зеленую аллею и рассердил маленького Георга. И когда мужчина прошел мимо них, забыл подросток всякие правила приличия, и плюнул.

– Как ты себя ведешь? – поразилась красавица Маргарет.

– Нехороший запах идет от этих, – покраснело лицо Георга.

– Эти, – мягко сказала Маргарет, – такие же евреи, как ты.

– Я не такой, как они, – оскорбился подросток, – если я еврей, то не такой.

И светловолосая христианка Маргарет, окутанная тайнами, склонила голову над маленьким Георгом и сказала со странным раздражением:

– Тебе надо решить, к кому ты принадлежишь, Георг. Или к этим чернобородым существам с той стороны реки или к существам, живущим по эту сторону. Ты не можешь, мальчик, провозгласить, что ты еврей, но не такой, как они. Это нечестно.

И они замолчали, пока черный мужчина не дошел до конца аллеи и не исчез.

– К кому я принадлежу? – пристал маленький Георг к отцу. – К темным евреям, что приходят из-за границы, или к этим местам?

Лицо отца побагровело. Впервые подросток видел отца в таком смятении.

Отец происходил из богатой и многочисленной еврейской семьи. Купцы и ученые были гордостью различных ветвей семьи, с гордыми лицами и высоким статусом, немцы и патриоты, верные кайзеру. Но где-то там, в сложном, порой запутанном родословном дереве, высоко-высоко, скрытые за множеством поколений врачей, ученых, адвокатов, банкиров, сидели раввины, склонив головы над книгами Талмуда, в домах по ту сторону границы. И они, или их сыновья, или сыновья их сыновей, прокрадывались через границу в германские земли, не взяв оттуда с собой ничего, кроме острого ума. И каждый раз, когда хмурый господин извлекал из ящика своего письменного стола родословное дерево своего почтенного семейства, лицо его становилось особенно серьезным, когда палец его доходил до бородатых раввинов с того берега. Теперь хмурый господин смотрел на своего сына, и на окружающую их тяжелую мебель, наследие отцовского дома. Каждое утро приходил парикмахер в дом отца, чтобы побрить хозяину щеки, также каждое утро отец этого парикмахера приходил брить щеки отцу отца Георга. Мэр города приходил к нему каждый год в день его рождения, ибо помнил дату и был всегда желанным гостем в этом доме. В этом кабинете они выпивали по чарке в день рождения первенца. Жизнь была упорядочена, как по линейке. Прямым и ясным тянулся единый путь через цепь поколений, пока не искривлялся в давней давности, далеко, – натыкаясь на раввинов по ту сторону границы. Оттуда поднималось какое-то смутное эхо, оттуда шло скрытое и темное в жизнь хмурого господина, ненавидящего истинной ненавистью все смутное. Потому он ненавидел этот вопрос, который пробормотал сейчас его сын.

– Мы евреи, – сказал отец, встав со своего стула, – но немецкие евреи, – и подошел к сверкающему чистотой окну – посмотреть наружу на улицы города.

– И мы не принадлежим к этим… С той стороны границы? – не отставал сын.

– Нет, – отсек отец, – нет у нас никакой связи с ними. Мы – немцы, язык наш немецкий, культура немецкая, – но вдруг почувствовал, что голос его лишен обычного для него уверенного тона, и сильно смутился.

Знал строгий прокурор, что никогда не проникнет свет в один темный угол его души, тот угол, который отделяет его от абсолютной цельности с самим собой и с его окружением. И его острый ум, любящий комментарии и высшую силу закона, все то, что пришло к нему наследием от тех далеких раввинов, – именно этот ум вел его к толкованию существующих законов, на которых держится мир. Начал прокурор обвинять мир и стал одним из пламенных последователей Фердинанда Лассаля. И все дни пытался дать ясный ответ на его вопрос в духе Фердинанда Лассаля:

– К кому я принадлежу? К смуглым евреям по ту сторону границы, или к тем, что живут здесь?

– В нормальном, просвещенном обществе, не будет смысла в этом вопросе. Упадут все границы и завесы, – уверенно ответил отец.

Но тень, идущая рядом, сопровождала сына тем днем, когда он стоял с красавицей Маргарет у реки, и вместе с трепетной памятью о первой любви сохранилась в его душе колеблющаяся темная тень. «К кому ты принадлежишь? К черному человеку с мешком на плече, или к красавице Маргарет?»

На улицах симпатичного университетского городка южной Германии шатался Георг в одиночестве, ища ответ в духе Фердинанда Лассаля и остальных принципов, на которых зиждется мир. Александр шел за ним, пока не догонял, и между ними снова вспыхивал спор.

Стоит сейчас Александр на темной улице под светящимся окном Георга и улыбается про себя. Свистит условным свистом их молодости, но Георг не слышит. Светящееся окно остается закрытым. Идет Александр к воротам дома. Они тоже закрыты. Возвращается к светящемуся окну. Ему так хочется подняться к Георгу и поговорить о давних днях. Георг гуляет по кабинету, как обычно погруженный в решение трудной проблемы. Не чувствует и представить не может, что друг стоит сейчас под его окном.

«До чего я тогда был горяч, – опирается Александр спиной о столб бледного уличного фонаря, – ни Тора, ни доказательства не убедили Георга тогда идти за мной. Он был по-настоящему захвачен и прилип душой к идее, которая искрой вспыхнула в нем. Отсюда до научного обоснования идеи дорога была коротка». Печальная улыбка стынет на губах Александра, не стирая постоянного насмешливого выражения. «Как бурно я был настроен в те годы». И снова издает свист. Желание подняться туда и оторваться от одиночества до того переполняет его, что он усиливает свист, до боли растягивая мышцы рта. Но светящееся окно остается закрытым.

Снова возникает тень Георга в окне, и после этого гаснет свет. Теперь Александр стоит в полной темноте.

«Соглашусь на приглашение Габриеля сопровождать его в городок металлургов, к дяде Самуилу, которому исполнилось семьдесят пять лет, – вздыхает Александр, – меня ждет напряженная работа в ближайшие недели, позорное дело куплетиста…»