Наоми Френкель - Дети

– Да здравствует вождь! Германский вождь германского народа! Да здравствует Адольф Гитлер!

– Поднять руки! Все поднимают вверх руки! – приказ, неведомо кем поданный, режет по живому. Руки перед ним, руки сзади, слева, справа. И все – в сторону лица в окне, белого, безмолвного, окаменевшего. Но рука машет, в ней сила. Она обращается к множествам на тротуарах. Она тоже взметена.

– Хайль Гитлер!

«Глупо искать здесь Бено».

– Иисусе Христе! Я дожила до этого мига! До этого великого мига! – рыдает от счастья женщина за спиной Шпаца, который пытается сбежать из толпы, пробиться локтями, движимыми «силой отчаяния». Добрался до конца тротуара. Вокруг шаги марширующих колонн, флаги – берлинский бело-красный, и нацистский – черный, со свастикой.

– Черный, белый и красный – это наш флаг! – разливается песня по шоссе и тротуарам.

«Словно природа и событие объединились в эту ночь».

– Хайль Гитлер!

«Здесь Бено не найти», – продолжал Шпац цедить слова перед белым лицом в окне.

– Макс, – провозглашает женский голос, – если у нас родится сын, я назову его Адольфом.

Переступание ног, толкотня, расталкивание. Парни несут черно-белые флаги, и на каждом большими буквами имена погибших за дело Гитлера.

– Смирно! Отдать честь и уважение погибшим! Прижать руки к бедрам!

Шпац прячется за спиной человека, стоящего перед ним.

«Мы погибаем во имя Гитлера», – поют парни на шоссе.

«Не найти здесь Бено, надо оставить это дело, отставить!»

– Еврейская свинья. Мы научим тебя, как стоять здесь и не поднимать руки. Ты получишь урок.

– Кровь! – с ужасом закричал ребенок. – Мама, у него течет кровь.

– Тихо, Францхен, это ничего. Не смотри туда. Смотри на окно. На Адольфа Гитлера, Францхен.

Конский топот на шоссе. Полицейские приближаются к месту драки. Во главе всадников, на белом коне, видит Шпац офицера полиции Эмиля Рифке. Это первый раз он выступает открыто, со свастикой на груди. Хлыст в его руках со свистом рассекает воздух. Людская масса замирает и подтягивается на тротуарах. Мужчина, истекающий кровью, больше не виден. Толпа поглотила и увела его. Эмиль Рифке гарцует на белом коне перед публикой. «Разнесем черепа евреев – порождений дьявола», – гремит оркестр, и Эмиль Рифке плывет на волне этих звуков:

– Я подстерегу Бено, – скрипит зубами Шпац, – еще этой ночью, которая все еще впереди, я поймаю его, не отступлю, – и расталкивает локтями плотную массу людей.

– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! – преследует его рев тысяч и тысяч глоток.

Дом Бено находится в дальнем пригороде. Это небольшая вилла, скрытая между высокими соснами. Окна темны. Шпац прячется под стеклянным навесом над входной запертой дверью, прижавшись к ней спиной. На крыше дома – красный флаг с черной свастикой. Большое полощущее полотнище флага создает единственный звук, нарушающий безмолвие светлой ночи. Ночная птица покрикивает между ветвей в саду, и Шпац ведет немой диалог с птицей. Он спрашивает, и он же отвечает на ее крики.

– Папа и мама тоже тянут ваши руки вверх в честь нового вождя?

Птичий крик.

– Там, в Нюрнберге, дворец царя Барбароссы горит в ночи?

Птичий крик.

– Что делать? Ну, что делать?

Еще один хриплый крик, и птица замолкает. Теперь скрипят шины остановившегося автомобиля, и ворота издают скрип, раскрываясь. Слышен женский смех. Лидер Бено собственной персоной , рядом с красивой блондинкой Эвой. Оба в форме.

– Ты! – вскрикивает Бено при виде Шпаца, выходящего из-под стеклянной крыши над входной дверью. – Что ты здесь ищешь?

– Тебя.

– Именно, ночью?

– Именно ночью.

– Нет у меня времени. Мы случайно вернулись, потому что Эва хочет освежиться. Мы сейчас же уезжаем.

– Достаточно нескольких минут твоего времени, Бено.

– Как ты выглядишь? – ужасается Бено, глядя на Шпаца в передней. – Как ты в таком виде появляешься среди людей?

Шпац видит себя в большом зеркале – в рваной одежде, с измазанным лицом.

– Извиняюсь, – застегивает Шпац пуговицы на остатках пиджака, – я приехал к тебе с погребения осла.

– Кончай свои шутки.

– Это не шутка, Бено. Я приехал с фермы животных, и мы там хоронили осла.

– Чего ты так торопился?

Мягкий круглый подбородок Бено затянут кожаным пояском головного убора, от чего лицо его теряет мягкость.

– Присядем, Бено, и я тебе расскажу.

Кабинет Бено забит книгами, бумагами, черными коврами и шторами. Между окнами – письменный стол поэта, на котором стоит большой портрет Гитлера.

– Клянусь честью, Бено, – Шпац берет бутылку коньяка с маленького столика между креслами, и наливает немного в стакан, – не представлял, клянусь честью, что еще в эту ночь получу такое удовольствие.

Бено не снимает шляпу с головы. За его спиной, на стене, две скрещенные сабли. Под ногами ковер из медвежьей шкуры, символа предков.

– Что тебе нужно? – скрещиваются сабли в голосе Бено. – Почему ты посчитал необходимым – прийти ко мне, именно, в эту ночь?

– В эту великую ночь, – декламирует Шпац и опускается в кресло.

– Предупреждаю тебя, с этого момента перестань паясничать.

– Что я такого плохого сказал, Бено?

– К делу, время подгоняет.

– Что ты так взволнован, Бено? Пришел по радостному делу, особенно для тебя. В связи с нашим соглашением. Я приехал его подписать.

– Что ты вдруг так заторопился это сделать? Произошли изменения в твоем мировоззрении, Шпацхен? Страх тебя съедает, а?

– Не будь глупцом, Бено. Причем тут страх к этому делу? Если бы я был охвачен страхом, сбросился бы с одной из скал, рядом с фермой, а не приехал бы к тебе.

– И сейчас ты просишь своего еврея в обмен на твои иллюстрации?

– Моего друга, Бено, моего доброго друга.

– И мою цену ты запомнил?

– Помню. Мое имя будет напечатано под нацистской поэмой.

– Что ты сделаешь, мой Шпацхен, когда наша поэма увидит свет?

Шпац замирает в кресле, в своих грязных одеждах он выглядит раздавленным.

– Не увиливай, Шпацхен. Мне ясно, что ты сделаешь. Поэма увидит свет, а ты сбежишь из Германии, не так ли, Шпацхен?

– Глупец! Глупец! – закричал Шпац и снял очки, чтобы убрать с глаз поблескивающий значками и пуговицами облик Бено.

– А-а, Шпацхен?

– Глупец! – Шпац возвращает очки на нос. – Куда я сбегу, если имя мое будет подписано под нацистской поэмой? Наглухо буду закрыт в вашей скверне.

– Что же ты будешь делать? – выпрямляется Бено.

– Буду сидеть на животной ферме и хоронить собак, кошек и ослов.

– Э-э, нет! Не спрячешься! Никуда не сбежишь. Поэма выйдет в свет, имя твое прозвучит на всю страну. Все мы будем хвалить тебя, мы, нацисты, будем тебя возвеличивать. Это возвеличивание твоего имени нацистами найдет тебя и среди твоих собак. Не ослов будешь погребать, а на трибунах стоять, освещенный прожекторами. Жизнь твоя у нас не будет такой уж плохой.