Патрик Рамбо - 1968

В одиннадцать часов тридцать минут за витую решетку с изображением петуха [77] Петух, еще в римские времена чеканившийся на галльских монетах, с конца XIX века считается одним из официальных символов Французской Республики. Решетка при въезде в Елисейский дворец относится к той же эпохе. в конце сада выехал в сопровождении эскорта черный лимузин, свернул на проспект Габриэль и доехал до Исси-ле-Мулино. Там уже ждало три вертолета. Напряженный, осунувшийся генерал в сером костюме вместе с супругой и одетым в военную форму адъютантом сел в военный вертолет модели «жаворонок-111».

У четы де Голлей было с собой три чемодана, один большой и два маленьких, явно больше, чем они брали с собой в Ла-Буассери на обычные выходные. Вертолет поднялся в воздух и направился на восток. Впереди летел вертолет жандармерии, сзади — еще один «жаворонок», где расположились полицейский комиссар, телохранитель и личный врач президента с внушительным набором лекарств и инструментов. Было без четверти двенадцать.

Вместо того чтобы приземлиться в Коломбе, три вертолета совершили посадку в Сен-Дизье и вновь наполнили баки горючим. Потом они проследовали в направлении Арденн. «Жаворонок» генерала и сопровождение летели очень низко, в ста метрах от земли, чтобы их не засекли радары, а также избегая возможного столкновения, ведь маршрут перелета никому заранее не сообщался. Так они пересекли Эльзас, перелетели через Рейн. В кабине стоял страшный шум, ничего не было слышно, так что де Голль нацарапал на оборотной стороне конверта записку своему адъютанту, сидевшему впереди рядом с пилотом. Это была конечная цель полета: «Резиденция командующего нашими силами в Германии». Иначе говоря, Баден-Баден — резиденция генерала Массю, с которым не удалось связаться раньше из-за забастовки на почте. Во время последней посадки на аэродроме в Баден-Оос его все же предупредили, и вертолеты опять поднялись в воздух. Массю в пуловере отдыхал после обеда, развалившись на диване и закрыв лицо журналом. Генерал сразу же вскочил, хотя с перепоя у него раскалывалась голова, поскольку накануне он до глубокой ночи хлестал водку в компании своего советского коллеги. Массю распорядился, чтобы на газоне световыми сигналами и дымовыми шашками обозначили посадочную полосу. И как раз вовремя. Вот уже показались «жаворонки». Среди порывов сильного ветра, который поднялся от крутящихся лопастей, де Голль вышел из вертолета и большими шагами направился к Массю, вытянувшемуся по стойке «смирно».

— Все летит к чертям, — сказал он.

— Простите, господин генерал?

— Страна парализована, коммунисты заняли улицы, а я прилетел сюда к вам, чтобы поразмыслить.

— Неужели все так серьезно?

— Вчера, когда моя жена остановилась на красный свет, ее оскорбил какой-то водитель. Все хотят, чтобы я ушел. Я проиграл.

Они продолжили разговор наедине в кабинете Массю. Де Голль был подавлен и говорил, что пора все бросить. Даже голлисты хотят, чтобы он ушел, и строят глазки его давнему врагу Мендесу Франсу.

— Вы не можете уйти просто так, — сказал Массю.

— Еще как могу.

— Вы уйдете в отставку, если народ проголосует против вас на выборах. Иначе будет похоже, что вы сбежали с поля боя!

— Да, это похоже на бегство. Массю, мне семьдесят два года, моя жена будет только рада, если я уйду

на пенсию, и не только она одна.

После стольких часов тяжелого перелета де Голль наконец согласился перекусить, и разговор продолжился за омлетом, стаканом воды и чашечкой кофе. Было чуть больше трех часов пополудни.

— Кого вы предупредили о том, что летите сюда?

— Никого. Да, могу себе представить, в Париже сейчас все сходят с ума. Тем лучше.

— Что вы решили? — спросил Массю,

— Некоторые воображают, будто я ушел в монастырь…

— Господин генерал, вы не можете вот так отказаться от власти! Соберитесь с духом! Вам и не такое приходилось пережить!

— Продолжайте, Массю, продолжайте.

— Надо бороться! Да, положение дерьмовое, ну и что, оставайтесь на своем месте, вернитесь в Париж и продолжайте руководить страной!

— Будьте так любезны, предупредите нашего посла в Бонне, что я в Германии.

Массю удалился на несколько минут, возмущаясь про себя: «Что за упрямец!» Вернувшись к себе в кабинет, он увидел, что де Голль уже встал из-за стола. Генерал обнял своего сторонника и сказал только:

— Я уезжаю.

В восемнадцать часов де Голль с женой прилетели в Коломбе, в свой большой загородный дом на краю 404-й трассы, охраняемой жандармами. Генерал пошел прогуляться по парку со своим адъютантом.

— Рейн, печальный свидетель стольких бед и тревог, / Вечно слезы людские твой сбирает поток. Знаете, чьи это стихи?

— Нет, — ответил адъютант, — Гюго?

— Нет.

— Ламартина?

— Мои. Откуда вам было это знать?

И де Голль улыбнулся, глядя на деревья.

Все теперь казалось возможным. В толпе быстро передавалась новость: де Голль бежал, правительство вот-вот падет под нажимом народа. Множество столпившихся на площади Бастилии людей в это поверило, пожилые дамы аплодировали, забравшись на скамейки, студенты развернули у основания Июльской колонны плакат: «Народному правительству — да! Миттерану — нет!» На краю бульвара Бомарше возникло еще одно шествие. Жорж Сеги и коммунисты сегодня допустили в свои ряды политические лозунги, вроде: «Де Голля в отставку!», все время звучал призыв: «Народное правительство!» Всеобщая конфедерация не смогла противостоять воле большинства и довольствовалась тем, что кое-как сдерживала эту разношерстную армию недовольных, в которой смешались все поколения. Над головами развевались бесчисленные красные флаги, некоторые из них были изготовлены вручную, из палок и платков. Кругом распевали самые известные строчки из «Интернационала», люди держались за руки, чтобы не потеряться в толпе. Послышалось несколько криков: «Долой де Голля!» Студенты, по собственной инициативе присоединившиеся к этой демонстрации, повторяли друг другу радостные вести. Другие шествия шли по улицам Ниццы, Лиона, Сент-Этьенна, Каэна, Лиможа, движение протеста перекинулось и за границу. По примеру французских студентов заволновалась молодежь в Берлине, Мадриде, Женеве, Риме, Буэнос-Айресе, Дакаре, Лондоне — вплоть до Перу. «Мы победим, и победим на всей планете». Старая власть повсюду сдавала свои позиции.

Марианна и Эрик Тевенон в компании других сторонников Мао радовались вместе с коммунистами, а те посматривали на них с недоверием. «Правда» объявила, что эти горячие головы представляют собой угрозу для рабочего движения, причем почти в тех же выражениях, что и в недавней голлистской листовке, где говорилось, что революционеры на китайский манер хотят уничтожить партии и профсоюзы. Марианну это злило.